Черная сирень

После Баха они поехали к Разуваеву.

– Галчонок, ты меня, конечно, извини… – неприятно замялся Макс, – но челу-то заплатить пришлось.

– Даже так? Ты говорил, он твой друг.

– Ну… не друг, скорее приятель.

Прежде чем озвучить сумму, Разуваев засуетился: протер компьютерный стол замызганной тряпкой, передвинул пузатые бокалы, переставил тарелку с наспех нарезанным яблоком.

– И чего ты хочешь? – Уголки ее губ опустились, и на лице явственно читалось презрение.

– Я?! Хочу?! Галь, ну знаешь… Ты обращаешься ко мне с деликатной просьбой, я впрягаюсь, прошу кого-то, можно сказать, умоляю… – затараторил Разуваев.

– Ой, Макс, это я тебя умоляю! – Она резко встала. – Чего ты там потратил? Бутылку ему подарил?

– Галь, да я не настаиваю, дело твое…

Он обиженно поджал тонкие губы и, сделав вид, будто что-то ищет, принялся рыться в ящиках орехового комода.

Повисла скверная пауза.

«Баба! – От гнева Галину затрясло, и даже коньяк не спасал. – Тряпичный мужик, тряпичная жизнь!»

– Что ты вокруг да около? Раз считаешь, что должна, – говори сколько.

– Десятку, – смертельно обиженным голосом выдавил из себя Разуваев.

Он так и застыл у комода и теперь стирал пальцем невидимую пыль с корешков лежавших на нем в качестве декора книг.

Алчный фарфоровый клоун внимательно следил за происходящим, растягивая в довольной ухмылке свой похотливый рот.

– Твою же мать, Макс, какой ты урод! Моральный урод, понимаешь?

Секса сегодня не было, но, пока они ехали сюда, он как бы подразумевался…

Разуваев повернулся к ней лицом:

– Галь, я тебя вообще понять не могу! Похоже, тебе лечиться надо. Тебе еще никто об этом не говорил? – пошел он в атаку. – Просишь людей о таком… Тебе делают одолжение, впрягаются в твои грязные игры… Ты думаешь, я жалеть тебя буду? Какой ужас, очередной муженек стихи какой-то бабе пишет!

– Это не он, это Борхес.

– Ага… И мы с тобой тут о Борхесе да о Бахе. Ты, Галя, то ли дура, то ли в дуру заигралась!

Галина зависла взглядом на большой хрустальной вазе, стоявшей на обеденном столе, а Макс, горячась, продолжал:

– Галь, что это у тебя мужья все такие творческие? Тебя до сих пор сцена манит? Сублимируешь, да? Как же, помню я твой балет…

Все. Гаденыш прополз на запрещенную территорию.

Галина подскочила к столу и попыталась было схватить вазу, но она оказалась тяжелой и скользкой.

Раскрасневшийся Разуваев бросился разжимать ее судорожно вцепившиеся в вазу руки.

– Ты чего делать-то собралась, а?!

Комнату заполнил страх.

Тот самый, что давно уже жил в каждом из них.

Сердца бешено стучали.

– Че, Разуваев, страшно тебе, да?

– Нет! Отпусти вазу!

– А че так трясешься-то весь?

– Да потому что ты дура!

– А ты промокашка одноразовая!

– Флегма!

– Неудачник!

– Сучка подзаборная!

– Дешевка! Убий…

Две мокрые от пота руки, словно смердящие змеи, обхватили ее за шею.

– Не смей! – срываясь на хрип, вскрикнула Галина и со всей силы вонзила шпильку в босую ногу Макса.

Разуваев разжал руки и, корчась от боли, плюхнулся на пол.

Галина судорожно дышала.

Макс, закрыв лицо руками, молча лежал на полу.

Она подскочила к компу, на мониторе которого красовалась переписка Мигеля с журналисткой Марусей и, проливая, плеснула в бокал оставшийся в бутылке коньяк. Сделав несколько жадных глотков, Галина отыскала сумочку и швырнула две пятитысячных прямо в коньячную лужицу.

– На, урод, купи что-нибудь ребенку своему!

Разобравшись с замками входной двери, она выбежала из квартиры и, с трудом сохраняя равновесие, поспешила по лестнице вниз.

За каждой дверью притаился шпион.

Точнее – шпионка.

Кокетливые легкие красавицы, которые полвека назад спешили по этой лестнице на тайные и сладкие свидания, давно уже спились, не справившись с самой страшной потерей – потерей молодости.

И теперь они, заводчицы змей, хранительницы коробок с расколотыми пластинками, в растянутых, заляпанных жирными пятнами халатах, застыли у дверных глазков, внимательно следя за всем, что делала здесь Галина.

Только бы поскорее доехать до дома и упасть в спасительные объятия Мигеля!

Пусть так, пусть флиртует, заводит романы…

Ну кто из них, козлов, не изменяет?

Ей необходимо было сделать все возможное, чтобы ее собственная пластинка продолжала играть как можно дольше.

40

Сегодня город вальсировал.

Полотно неба, бездонного, игривого, с островками кружевных облаков, расстелилось над ним, приглашая горожан в новый день.

Величественные мосты под прищуром каменных львов переводили толпы народа из прошлого в будущее, окна домов, обрамлявших набережную, позволяли лучам солнца играться с собой, и дома словно бы вальсировали, пытаясь сохранить при этом свой чопорный вид.

Даже встречные старики, с трудом передвигая артрозные ноги, чему-то лукаво улыбались, удивительным образом попадая в ритм вальса.

Противоречивые мысли Варвары Сергеевны, капля за каплей, растворялись в этой сочной (словно с туристической открытки) картинке, в многослойном воздухе, хранящем вековые интриги и страсти, страхи и надежды…