Черная сирень

– Просто слабый, заурядный человек…

– Как ваш бывший муж?

– Возможно, – поморщилась Самоварова.

– Нет, моя драгоценная, вовсе нет! Слабых людей не бывает, вы, люди, все одинаковые. И все особенные. А он всего лишь принял рядом с этой женщиной единственно возможную форму. Она всегда слышала то, что способна была услышать, а не то, о чем он хотел сказать. И насколько я знаю, сейчас он счастлив.

– Да-да… Из одного сюжета он просто перескочил в другой, такой же, по сути, заурядный…

– Пусть так. Но новый сюжет, в отличие от предыдущего, позволяет ему чувствовать себя счастливым. Не это ли главное? И не это ли вам, после стольких лет заточения, удалось ощутить рядом с вашим другом?

Варвара Сергеевна густо покраснела и жестом попросила больше не задавать ей личные вопросы.

– И все же это слишком жестоко… А эти двое, к кому вы сейчас направляетесь, они-то в чем виноваты?

– Ни в чем… Таков расклад. На двух развратников станет меньше, велика потеря.

– Каждый второй развратничает и обманывает близких.

– Варвара Сергеевна! Вы уже искали справедливости, себя не пожалели, работы любимой лишились, дочь родную чуть не потеряли… И это ни к чему не привело. Вам мало? Вам жаль эту женщину? Пустую самовлюбленную женщину?

– Жаль, – вдруг горько заплакала Самоварова.

– Вам не ее жаль, а бедолагу Плешко, которого вы в клетку по ошибке засунули, все еще жаль. Но его же выпустили!

– Угу… С двумя сломанными пальцами и прободной язвой желудка.

– Что ж, бывает… Не казните себя больше, он был виноват.

– В чем?!

– В том, что жил не с живым человеком, а с придуманным образом, за свою слепоту и пострадал.

Самоварова растирала по щекам слезы.

– Да не убивайтесь вы по ним, Варвара Сергеевна! Неправы все. Всегда и все. Но можно быть неправым и идти, а можно быть неправым и стоять.

– Кто это сказал?

– Одна славная женщина, – вздохнул он, – немного похожая на вас…

Поезд замедлил ход.

В черничном мареве за окном замелькали убогие пригородные домишки, которые сменились длинными, угрюмыми станционными пристройками, затем показались стоявшие на рельсах поезда. Наглухо запертые, еще мокрые от ночной прохлады вагоны, вызывали наибольшую, необъяснимую печаль. Будто прожитые напрасно жизни, поезда застыли в своей бездоказательной правоте, растворяя в сдуревшей, белесой, пожадничавшей на темноту ночи укоризненный вопрос к своим создателям.

– Пора, Варвара Сергеевна, мы подъезжаем, просыпайтесь!

Упавшая на пол вагона шаль оказалась насквозь вымокшим одеялом.

Заставив себя съесть йогурт, Самоварова поставила на плиту турку с кофе и отошла к окну раздвинуть шторы.

«Пш-ш-ш» – тугая кофейная шапка норовила вырваться за пределы турки, но Варвара Сергеевна успела подскочить и выключить газ.

Поворчав, пенка стала оседать.

«Уф…» – выдохнула Самоварова.

У Аньки был пунктик: не слишком аккуратная в быту, она не терпела ни малейшего пятнышка на варочной поверхности.

Варвара Сергеевна наполнила ароматным напитком чашку и вернулась в свою комнату.

Открыла настежь окно и, прикурив, набрала Никитина.

Она прекрасно знала, что в утренние часы полковник всегда занят, но на ее звонок он среагировал мгновенно.

– Да! – гаркнул в трубку Никитин.

– У меня есть ответ, – сказала она трубке и бросила хлебный мякиш голубям, сидевшим на козырьке подъезда. – Да, сегодня зайду… Нет, я не морочу голову, зайду обязательно. Ну все, отбой.

Голуби сгрудились вокруг хлебных крошек и ожесточенно боролись за каждую.

Им и в голову не пришло посмотреть наверх.

Оставшиеся на пальцах крошки рассыпались по подоконнику.

Нахмурясь, Варвара Сергеевна медленно закрыла окно.

51

Накануне отъезда Мигель появился в доме лишь поздним вечером, уже после того как Ольга и Амир, наскоро простившись, покинули квартиру.

– Галя, что тебя напрягло? Надо было собрать танцоров, еще раз все прогнать, проверить билеты и так далее… – принялся он устало оправдываться с порога.

Галина повела носом.

От его ухоженной трехдневной щетины снова пахло табаком. А от одежды – недавно распыленным знакомым ароматом одеколона. Смородина и пачули в верхних нотах превосходной парфюмерной композиции наверняка перебили все лишние запахи.

– А журналистка Маруся, я так понимаю, тоже едет?

– С чего ты взяла? Галя… ты опять пила?

Стихи, которые он отправлял этой Марусе несколько месяцев назад, были на испанском.

Отличный ход.

Чужой язык, как и чужой любовник, имеет особый влекущий магнетический ореол.

Галина не сомневалась в том, что эти двое давно переспали.

Была бы она на его месте, сделала бы то же самое. Эта девочка для всякого недалекого мужчины была, конечно, очень хороша. Своей глуповатой восторженностью она чем-то напоминала дуру Ольку. У таких всегда чем-то удивленных восторженных дур с рождения отсутствует важный орган, отвечающий за чувство собственного достоинства. Ими мужчины пользуются – они и рады, им лгут в глаза – они поют в ответ. С ними спят только тогда, когда на них есть время, – они с благодарностью кидаются в пучину страсти, а после как ни в чем не бывало отряхиваются и вместо того, чтобы присесть и задуматься, летят щебетать на другие кусты.