Черная сотня

В последние годы националистические политики и группировки растут как грибы по всей Восточной Европе и в республиках бывшего Советского Союза. Поскольку они склоняются либо к сепаратизму, либо к экспансии (либо к тому и другому вместе), постоянно существует огромная потенциальная опасность новых конфликтов и дестабилизации. Нельзя рассчитывать, что умеренный национализм возьмет верх над агрессивным. И совершенно не важно, почему люди становятся националистами, — потому ли, что они фанатики (негодяи, романтики, невротики), потому ли, что такова цена модернизации, или по объективной, практической необходимости[481]. Похоже, что национализм становится существенным условием человеческой жизни на современном этапе истории, даже если он основан всего лишь на воображаемых связях.

VI

Что внес Солженицын в мировоззрение умеренных русских националистов? Во многом именно его мысли были главным источником их вдохновения. Можно вспомнить, что многие предсказания Солженицына (о слабости Запада, о китайской угрозе и прочие) оказались неверными. В 70-е годы он пришел к пессимистическому выводу о том, что половина человечества катится под откос и еще пятнадцать процентов балансируют на грани падения («Наши плюралисты»). В 70–80-х годах он жаловался, что Запад постоянно отступает перед советской агрессией. Однако в оценке российской ситуации он чаще оказывался прав. В отличие от крайней правой, он не винил одних инородцев во всех несчастьях России; центральная тема его размышлений — необходимость в покаянии и моральном перерождении. В отличие от крайней правой, он в принципе не отвергает и демократическую систему. Но он считает, что в обозримом будущем Россия не будет к ней готова. Нуждам России больше всего соответствует авторитарное правление с человеческим лицом, считает Солженицын. Он расходится с либералами по самым основным вопросам. Как и у славянофилов, центральное место в мировоззрении Солженицына занимает концепция внутренней свободы; по его мнению, западный плюрализм, капитализм и политическая демократия породили материалистическое общество, лишенное духовных ценностей. Для России он провидит иное будущее; он человек глубоко верующий, гуманизм и общечеловеческие ценности для него значат немного. Его взгляд на возможность совершенствования человеческой природы — взгляд консерватора. Доктрину Солженицына называют «нео-неославянофильской», но термин «русофильская» был бы более точным. Он не сторонник русского империализма и не государственник, хотя его, без сомнения, крайне огорчает утрата многих русских территорий. Наконец, в отличие от демократов, он считает, что царский режим, существовавший до 1917 года, хотя и не был идеален, все же являл собой наименьшее зло во всей русской истории. Поэтому февральская революция 1917 года была актом высшего безумия, который неотвратимо привел к победе большевизма. Многие тома «Красного колеса», которое он пишет более двух десятилетий, — попытка доказать это с помощью документального романа[482].

Авторитет Солженицына весьма высок в националистических и правых кругах, лишь крайние экстремисты обвиняют его в измене, в доносительстве на солагерников и прочих преступлениях. Даже критики слева восхищаются его отвагой во времена публикации «Одного дня Ивана Денисовича» и в целом признают, что «Архипелаг ГУЛАГ» имел историческое значение для либерализации советского общества. На Западе творчество и идеология Солженицына 80-х годов в общем оцениваются отрицательно — в отличие от раннего творчества. Дело вовсе не в том, что его критика Запада была совершенно некомпетентной и что он не понял и даже не попытался понять основы западной мысли и образа жизни. Его политическая философия была дилетантской; она неоригинальна и содержит идеи уже известные, не раз обсуждавшиеся, давно принятые или отвергнутые. Один выбирает гуманизм, либеральную демократию и интернационализм, другой — религию, консерватизм и доктрину «Россия прежде всего»; это личный выбор, и его нельзя одобрять или порицать, оправдывать или осуждать. Во многом различие между Солженицыным и Сахаровым — это различие между консервативным и либеральным утопизмом.

Многих да Западе раздражали притязания Солженицына на роль, первопроходца антикоммунизма. Он, по-видимому, искренне верит, что до него практически никто ничего не знал о ГУЛАГе. Хотя его книга, вероятно, самая большая на эту тему, существует целая библиотека других работ, известных широкой публике. Еще громче кричит об этом Игорь Шафаревич, солженицынский Санчо Панса. Шафаревич уверяет, что западный либеральный истеблишмент оправдывал и защищал сталинизм от начала и до конца[483]. На деле, западные либеральные антисталинисты были наиболее осведомленной и мощной оппозицией сталинизму задолго до того, как Солженицын и Шафаревич появились на сцене. И их отрицание сталинизма было безоговорочным.