Черная сотня

Национализм не был единственной темой, занимавшей авторов «Веча» и подобных им людей, размышляющих о возрождении религиозных ценностей. Рассматривалась тема модернизации церкви, которая в той или иной степени имеет значение для всех современных религий. Анализировались чисто политические проблемы — например, проблема «желтой опасности», обсуждался национальный вопрос в целом, но прежде всего — еврейский вопрос. (В настоящем контексте Китай не должен нас занимать: эта тема не имеет религиозного содержания.) Широко дискутировалась проблема отношений к другим христианским церквам, в особенности — к католической. Проблеме национальностей уделялось особое внимание. Редакторы «Веча» заявляли своим читателям-евреям: «Понятие «русский» не всегда обозначает «антисемит». Наоборот, они всегда выражали симпатию еврейскому национальному движению — однако с тремя серьезными оговорками: если «оно не будет стремиться к привилегированному положению в России… не будет проникнуто расизмом и… не будет питать надежд на мировое господство Избранного Народа»[93].

В двух последних поколениях было немало евреев, перешедших в православие, и, хотя ни один не достиг заметного положения в церковной иерархии (в отличие от католической церкви), некоторых из них приняли благожелательно в православном сообществе, и они играли серьезную роль в дискуссиях 60–70-х годов. Большинство крестившихся евреев принадлежали к либеральному и «модернистскому» крылу церкви, что вызывало гнев консерваторов. Если редакция журнала «Вече» приветствовала еврейское национальное движение, то многие в церковных кругах считали «сионизм» чем-то отвратительным — сатанинским делом и величайшей угрозой русскому народу, словом, civitas diaboli[94]. Даже умеренные христианские философы полагали, что, хотя евреи удалены со всех ключевых постов в аппарате, многие из них по-прежнему живут лучше русских. Они признавали, что в историческом плане отношение русских к евреям не было безупречным, однако евреи тоже в серьезном ответе за несчастья, постигшие Россию после 1917 года.

Другие славянские народы в основном считались братьями по духу и судьбе. Христиане-диссиденты надеялись, что эти чувства взаимны и в будущей России славяне останутся вместе. Лишь немногие пессимисты напоминали о принуждении, имевшем место в прошлом, и предупреждали, что это не может не вызывать сильную неприязнь к русским, что объединение славянских народов было навязанным и что ликвидация империи, как это ни печально, скорее всего — единственно возможное решение. К такому выводу пришел и Солженицын, правда, многими годами позже.

К Риму православные всегда относились несколько враждебно; некоторые руководители церкви считали католицизм нежелательным конкурентом — хотя влияния католиков за пределами Украины почти не ощущалось, другие считали католицизм даже более опасным, чем атеизм. Некоторые христиане-диссиденты были готовы поддержать улучшение отношений с Римом, но большинство — православный истеблишмент и фундаменталисты — были против этого. Некоторые считали экуменизм смертным грехом. Католик не может быть истинным сыном Отечества, ибо его лояльность отдана чужестранной власти. Менее подозрительными считались протестанты и староверы. У протестантов нет заграничного центра, с которым они связаны, а староверы — уж конечно, чисто русское явление. Они не представляют опасности, так как за последние десятилетия их влияние сократилось (а их организация насквозь пронизана КГБ). В то же время высказывались предостережения против идеализации староверов в ущерб официальной церкви.