Черная стая(СИ)

Опасения Войцеха оказались напрасны. Привычным жестом скинув плащ на руки подскочившему лакею, он проследовал в малую гостиную, где хозяйка даже в эти тревожные дни сумела собрать весь цвет немецкой литературы, обретавшийся в Берлине. Князь Антоний Генрих, отец Вилли, известный своими музыкальными талантами и широтой взглядов меценат, только что закончил исполнять свою новую пьесу и, отставив виолончель, поднялся навстречу гостям. Друзьям уходящего на службу сына был оказан самый радушный прием. Княгиня Луиза, стройная дама с рыжеватыми волосами и ясными серыми глазами, чем-то напомнила Войцеху Жюстину, и он с трудом скрыл улыбку, наклонившись над протянутой для поцелуя рукой, при мысли о том, что бывшая горничная и племянница Фридриха Великого могут встретиться при прусском дворе и даже стать подругами.

Антоний Генрих по просьбе Вилли уделил Войцеху десять минут в своем кабинете. Шемет, по возможности не вдаваясь в подробности, рассказал князю, в каком щекотливом положении оказался в связи с непредумышленным исчезновением со службы, и Радзивилл обещал использовать все свое влияние, чтобы замять инцидент. Прошение об отставке, написанное тут же, в кабинете, и сопровожденное письмом князя Антония, Вилли должен был отвезти в Кенигсберг и передать лично графу Витгенштейну.

Вернувшись в гостиную, Войцех застал Дитриха за оживленной беседой с приятным мужчиной средних лет, с живым лицом и темными кудрями, взбитыми над высоким лысеющим лбом. Фридрих де Ла Мотт Фуке, автор нашумевшей сказочной повести "Ундина", с самым серьезным видом доказывал смеющемуся Дитриху, что русалки и феи существуют в действительности, а история любви Ундины и Гульдебранда не вымысел.

-- И вы хотите, чтобы я поверил, что прекраснейшее из земных созданий избрало себе в мужья смертного в надежде на обретение такой эфемерной субстанции, как душа? -- насмешливо спросил фон Таузиг. -- Променять вечную юность и бессмертие телесное на неизбежную старость и весьма неопределенную надежду оказаться в человеческом раю? Да ни за что не поверю.

-- А в силу любви вы тоже не верите? -- усмехнулся Фуке. -- Как прагматична и недоверчива нынешняя молодежь, однако.

-- Я верю в силу любви, господин Фуке, -- вмешался в разговор Войцех, -- и на месте Гульдебранда не пожалел бы ни души, ни самой жизни, чтобы моя возлюбленная оставалась вечно юной и прекрасной.

-- И оставил бы ее вечно плакать на твоей могиле? -- хмыкнул Дитрих. -- Право же, вот он, истинный эгоизм.

-- Мы бы что-нибудь придумали, -- подмигнул Войцех, -- мне тоже не к спеху помирать.

-- А как же Лизхен? -- фон Таузиг сурово сдвинул брови, но не сдержался и расплылся в улыбке. -- Ты еще не женат, а уж готов ей изменить.

-- Ты прав, -- Войцех провел рукой по лбу, вытирая неожиданно выступивший холодный пот, -- я не знаю, что на меня нашло.

Разговоры в гостиной прервал доносившийся с улицы шум -- лязг железа, конское ржание, громкие голоса. Князь послал разузнать, в чем дело, и камердинер, вернувшийся минут через пять, доложил, что французы, получившие известие о приближении русских войск, готовятся оборонять город. Эти новости вызвали среди гостей большое оживление. Многие спешно откланявшись, поторопились разъехаться по домам, другие вызвались остаться, чтобы в случае необходимости защищать дворец. Последнее предложение, к которому, конечно же, присоединились Шемет и фон Таузиг, было принято с благодарностью, и князь тут же отправил слуг собирать по всему дому развешанные по стенам сабли и старинные шпаги, чтобы вооружить добровольцев.

К полуночи все утихомирилось, но выразившие желание остаться расходиться не стали, и князь отдал распоряжение приготовить для гостей комнаты. Войцех и Дитрих, которым досталась одна широкая кровать на двоих, стянули только сапоги и верхнее платье и уснули, по-братски поделив многочисленные пуховые подушки. На этот раз Войцеху снились битвы, и рука не раз нащупывала спросонья холодный эфес лежащей у изголовья сабли.

Утром, после завтрака, к которому княгиня вышла с трехнедельной дочкой на руках, чем снова напомнила Войцеху о доме, молодые люди выразили желание прогуляться в город и разведать обстановку. Вилли, несмотря на обеспокоенные взгляды матери, решил отправиться с ними. Спрятав под широкими плащами сабли и пистолеты, друзья покинули дворец, пообещав непременно вернуться и доложить князю о своих наблюдениях.

Берлин превратился в военный лагерь. На Дворцовой Площади и Унтер-ден-Линден расположилась бригада Сенекала, правым флангом упираясь в Бранденбургские ворота, а на левом, у Дворцового Моста, выставив два орудия, сведенные в батарею. Мимо друзей галопом промчался эскадрон вюрцбургских шеволежер, проследовавший к Шенгаузенским воротам. Полиция и жандармы рассеивали скопления высыпавших на улицы любопытных горожан, но те только меняли диспозицию, наотрез отказываясь расходиться по домам.