Черная стая(СИ)

Повышение в гвардии шло быстрее, славы и почета было больше, связи и знакомства заводились самые блестящие. Но отцовские имения шли с молотка, небольшие состояния перекочевывали к портным, шорникам и скорнякам. А также к держателям рестораций и не упоминаемых в свете общественных домов. Гусары жили весело и широко, несмотря на всеобщую нехватку денег, и особенно широкий размах этот разгул принял теперь, когда предчувствие скорой войны заставляло молодежь лихорадочно прожигать последние дни мирной жизни.

Голубые языки пламени плясали на сахарной голове, стекая в серебряный котел, наполненный бордо и коньяком, огненными каплями лилового и пурпурного, змеились по светлым клинкам скрещенных сабель тягучими струями рома из черпака, которым штабс-ротмистр Лесовский поливал плавящийся сахар, вспыхивали отражениями в блестящих глазах, искрились на закрученных усах -- черных, рыжих, пшеничных.

Золотистая полоска уже явственно проступила над верхней губой Войцеха, а вчера он впервые взялся за бритву, до атласной гладкости выбрив отвердевший в последний месяц подбородок. Детская округлость щек сменилась четкостью линий, обрисовавших высокие скулы, но лукавый изгиб розовых губ и сияющая голубизна жадного до новых впечатлений взгляда оставались совершенно мальчишескими.

Третьего дня граф Шемет обедал у шефа полка, генерал-лейтенанта Шевича, в компании штаб-офицеров, накануне порадовал сослуживцев, оплатив из своего кармана стол обер-офицеров на полковом балу в честь уходящих в армейские полки с повышением лейб-гусар, а сегодня эскадрон собрался "без седых усов", поручики и корнеты, золотая юность столицы, предводительствуемая заместителем командира, штаб-ротмистром Лесовским.

Разговор умолк, гусары, рассевшиеся на устилавших пол черкесских коврах вокруг котла, наблюдали за священнодействиями командира, сжимая в руках пистолеты с залепленными сургучом затравками.

-- Что примолкли, господа? -- спросил Лесовский, подливая в огонь рому, -- не на гауптвахте, чай.

-- И то дело, -- отозвался Сенин, поднимаясь с ковра и подавая Шемету стоявшую в углу гитару, -- спой, корнет, повесели товарищей.

-- Да я и не умею толком -- попытался возразить Войцех, который всего две недели назад начал осваивать инструмент под руководством друга, заявившего, что учитель-немец, отказавший Шемету в талантах, -- педант и штафирка.

-- Тебе на сцену все одно не попасть, будь ты хоть Моцартом, -- рассмеялся поручик Давыдов, адъютант Шевича, -- не томи, спой.

Войцех взял гитару, пробуя лады. Незамысловатая мелодия и вправду особых талантов не требовала, да и оперного голоса тоже. Он ударил по струнам, и озорная песенка задорно зазвучала в полумраке залы.

Нинон, души моей царица

В тебя влюблен я навсегда.

Тебе звенит моя цевница

И для тебя стоит букет.

Твоих очей огонь желанный

Меня преследует везде.

И, где б я ни был, неустанно

Мечтаю о твоей любви.

Жестокой хладностью своею

Ты мне готовишь ранний гроб.

Ах, если б ты была добрее,

Я день и ночь тебя бы чтил.

Пусть жженка сердце согревает

И веселит гусарский дух.

Любовь мы в песнях прославляем

И пьем здоровье милых дам.

-- Эх! Распалил ты меня, корнет! -- воскликнул поручик Абамелек, подкручивая черный ус. -- Хоть сейчас девку бы уебал.

-- Сложный выбор, Петя, -- заметил Сенин, -- либо пить, либо ебать.

-- А Шемет-то как разрумянился, -- хмыкнул корнет Бринк, -- ты, корнет, не беспокойся, поручик о блядях думает.

-- С чего бы? -- фыркнул Абамелек.

-- Да ты всегда о них думаешь, -- расхохотался Давыдов.

-- Так с чего Шемету беспокоиться? -- вступил в беседу веселый, но недалекий корнет Лазарев. -- Он же не девка.

-- Это еще надо проверить, -- нарочито зловещим тоном произнес Бринк, -- у княжны Елены, Петиной сестрицы, усы и то гуще. А ну-ка корнет, предъяви доказательства.

-- С превеликой радостью, -- усмехнулся Шемет, -- но я доказательства такого рода только дамам предъявляю. Придется тебе с холостой жизнью распроститься, тогда у жены спросишь.

-- Что, Карлуша, уел тебя Шемет? -- подмигнул Сенин. -- Войцех у нас известный охотник до ланей в заповедных лесах.

-- И в постелю не ложится, не повесив чакчиры на ветвистые рога, -- под дружный хохот товарищей заключил Бринк, -- молодец, Шемет, не теряешься.

-- Господа, господа! -- Лесовский перекрыл общий смех громовым голосом. -- Шампанского подайте, жженку заливать пора.

Хлопнула пробка, остатки сахара на скрещенных клинках залили пенной струей, и гусары дружно протянули пистолеты дулами кверху, подставляя их под черпак штабс-ротмистра.

Жженка лилась струей, гитара переходила из рук в руки. Пели нежные признания прекрасным очам и скабрезные хвалы блудным девкам, прославляли удаль и молодечество, пьяный разгул и воинскую доблесть. Разговоры стали громче, смех резче, глаза заблестели.

Войцех, проникшийся боевым духом гусарского братства, опрокинул уже пятую чару и находился в самом приподнятом настроении. Разговор зашел о надвигающейся войне, и воинственный задор завладел Шеметом.