Черная стая(СИ)

Знакомствами граф Шемет пользоваться не любил, искренне считая, что личные одолжения вредят делу. Но совсем недавно, после горячего спора с полковником фон Лютцовым, возглавившим Вторую бригаду кавалерии корпуса Цитена, вынужден был, преодолевая неловкость, писать к самому фельдмаршалу фон Блюхеру, да еще и напоминая о трубке, подаренной ему в Лейпциге. Освобожденная Пруссия нуждалась в регулярной армии и организованном по ее образцу Ландвере, и "Черная Стая", пусть и сохранив право на добровольческий мундир, была расформирована и распылена по разным частям. Только кавалеристы да часть конных егерей все еще оставались с полковником, но гусар и драгун вооружили пиками, сочтя, что от улан пользы будет больше.

С ментиками ни Шемет, ни фон Таузиг расставаться не захотели, чуть не наговорили полковнику дерзостей, пригрозив подать прошение о возвращении на службу в другую часть, но выслушали реприманд, склонив головы и признав, что не Лютцов принимает решения, а командованию виднее. После этого Войцех и решился писать лично Блюхеру, все еще находившемуся в Берлине, и разрешение на формирование эскадрона было получено, с условием, что его удастся собрать среди добровольцев, прошедших со "Стаей" прусскую кампанию 1813 года.

Теперь они ждали чету Эрлихов, ничуть не сомневаясь в том, что Ганс и Клара по первому зову встанут в строй. Сотню уже почти набрали, и фон Цитен разрешил не только черные ментики, но даже, с большой неохотой, серебряные черепа на фуражках и киверах, официально запрещенные к ношению Фридрихом-Вильгельмом еще зимой тринадцатого года. Запрещение, впрочем, касалось теперь уже несуществующего Люцовера, так что обойти его до нового королевского указа оказалось возможным.

Девятнадцатого апреля в Льеж прибыл главнокомандующий, и подготовка к предстоящей кампании подчинила себе всю жизнь старинного бельгийского города. На площади перед дворцом свергнутого еще в 1798 году принца-епископа маршировали батальоны, по улицам, между роскошных домов из красного кирпича и голубого камня, громыхали обозы, проносились с присвистом вестовые на горячих конях, по вечерам в ресторанах и трактирах блестящие офицеры кружили головы женам и дочерям достойных горожан, запивая горячим шоколадом рассыпчатые нежные вафли. Ганс и Клерхен все еще не давали о себе знать, и Шемета начало охватывать легкое беспокойство.

Клерхен Войцех ждал, как никого другого. С Дитрихом он мог говорить обо всем: о предстоящей битве, о грязной политике Конгресса, о преимуществах оружия с клеймом "Испытано в Льеже" даже над английскими заводскими винтовками, о небе, вернувшемся в его сны свежим ветром и ослепительной синевой. Но только не о том, что не давало уснуть в глухой ночной час. Не о Париже, не о Линусе. Срок траура давно закончился, но почтовое сообщение с Францией прервалось, и Войцех в бессилии скрежетал зубами, глядя в темный потолок тесной комнатушки ветхого бельгийского домика, чувствуя себя вдвойне лжецом. С Кларой об этом говорить было не нужно, она поняла бы без слов.

Эрлих примчался в Эрсталь на взмыленном мышастом коне, отыскав Шемета в цейхгаузе, где лейтенант занимался проверкой обмундирования. Клары с ним не было.

-- А Клерхен где? -- нетерпеливо спросил Войцех. -- Фланкеры волнуются, командира до сих пор нет.

-- Клара в Льеже, -- понурившись, сообщил Ганс, -- в гостинице. Мы почтовой каретой добирались, дорога ее измотала совсем. Ждет тебя к ужину.

-- Меня? -- удивленно переспросил Войцех. -- Не нас?

-- Тебя, -- подтвердил Ганс, -- Дитриху не говори пока. И...

Он замолчал, подбирая слова.

-- Если она скажет, что я безответственный, беспринципный эгоист и безмозглый болван, не спорь, ладно? Просто соглашайся со всем, что она говорит.

-- Ладно... -- в полном недоумении протянул Войцех, -- как скажешь. А в чем дело-то?

-- Не могу, -- вздохнул Ганс, -- я слово дал, что молчать буду. Сам увидишь.

Он вдруг просветлел и потащил Войцеха из цейхгауза к коновязи. К седлу мышастого был приторочен большой сверток, обернутый парусиной.

-- Вот, -- Эрлих распутал веревки и вручил Шемету запыленный в дороге баул, -- это тебе. От Клары. И от меня.

В бауле оказалась прекрасно выдубленная медвежья шкура с головой и когтями. Великолепие несколько портили двойные отверстия на груди, так и не зашитые скорняком.

-- Спасибо, конечно, -- пробормотал Войцех, -- да на что она мне сейчас? Могла бы и до осени подождать.

-- Не могла, -- усмехнулся Ганс, -- ничего, в обозе не пропадет. В Париж пани Каролине отвезешь. Пусть у камина бросит. Из твоего ружья Клерхен эту тварь застрелила.

-- Так уж и тварь? -- вскинул бровь Войцех. -- Давай, договаривай, не томи.