Черная свеча

— А вы что?! — Убей-Папу всплеснул руками. — Слушайте дальше: «Партийная организация управления…» Вдумайтесь в эти слова: партия вам доверяет! А Соломон Маркович здесь ни при чем, статью написал… — он сделал многозначительную паузу, взглядом ученого, стоящего на пороге великого открытия, обвел зэков, — выпускник МГУ Игорь Лукин! Сын первого секретаря райкома партии Ивана Николаевича Лукина.

Поздравляю!

— Ну, так и что нам теперь за это причитается? — спросил, вытирая о телогрейку руки, Зяма Калаянов.

— Как что?! Почет! Уважение! Впервые открыто и честно!

Среди опасных, усталых циников с самокрутками в ухмыляющихся ртах Сережа чувствовал себя существом возвышенным, но непонятым, и, вконец огорченный, махнул рукой:

— Эх, вы! Люди всю жизнь о таком мечтают. Совесть у вас где?!

— Совесть у нас стерильна, дорогой наш ворошиловский стрелок, а почета мне и в Одессе хватало: каждый уважающий себя мент имел в кармане мою фотографию. Народная мудрость гласит: «Дайте свободу — почет украду…»

— Не трави хлопца, Зяма, — Дьяк поманил почтальона пальцем. — Покажи мне эту бумажку. Ты молодец, Сережка, читаешь с выражением и понимаешь, о чем писано. В партии, поди, состоял?

— Мечтаю только! Вот освобожусь…

— Мечтай, мечтай! Ей стрелки необходимы, — Дьяк надел очки, поводил по строчкам пальцем. — Глянь-кось, обо мне и впрямь соопчить забыли. Ишь, как катит, паровоз! Где столь слов накрал, жулик?!

Протянул почтальону настоящую папиросу, отпустил от себя плавным движением головы:

— Иди, иди, сынок. В партию будешь проситься, я те направление напишу.

Убей-Папу вздрогнул и, густо покраснев, возразил:

— От вас не примут. Вы же, Никанор Евстафьевич, простите, вор.

— А там кто?! — валял дурака удивленный Дьяк.

— Не лишайте мальчишку идеалов, — уважительно встрял в разговор недавно принятый в бригаду Ведров, — должен же он во что-то верить.

— Кишкой он верит. Верно, Серега? Ну, иди. Бумага пускай при мне останется — целей будет.

Почтальон вздохнул, но возражать не рискнул, бочком убрался из барака, на этот раз плотно притворив за собой двери.

Дьяк еще посидел над газетой, урывками поглядывая на заметно взволнованного Соломона Марковича. Чем-то новым, незнакомым пахнуло на вора от необыкновенной выходки, будто черт ему улыбнулся с газетной полосы, оскалив белые клыки. К добру ли? В чужой огород полезли, а кто в чужом-то огороде желателен?!

— Иди сюда, Соломончик, — не удержался Никанор Евстафьевич, — растолкуй темному человеку: с чего бы вдруг нас ласкать начали? Чо им, лодырям, от нас требуется?

— Общество пытается очеловечиться, — робко начал Волков, — в период развернутого строительства социализма…

Дьяк встал и плюнул на лысину Соломона Марковича.

— В рог просишь, путаник?!

— Я продиктовал будущему журналисту его дипломную работу. Мы провели с Игорьком два дня. Работа признана выдающейся, — Волков хихикнул в кулак и стал похож на шкодливого мальчишку. — Статейку ему тоже продиктовал ваш покорный слуга. Скоро…

— Хватит! — остановил профессора Упоров. — Не утомляй Никанора Евстафьевича подробностями. Партия возглавит движение за большое золото Колымы. В том вся суть. Вам ясно?

Дьяк с холодным интересом рассматривал внешне спокойного бригадира, при этом шевелил губами, как бабка, впервые увидавшая паровоз. Потом губы скривились в хитрой усмешке:

— Мы, воры, конечно, волки. Серые, незаметные. Чаще голодные, чем сытые. Жизнь у нас волчья. Надо быть шибко хитрым, чтобы остаться живым. Все так…

Он опустил глаза, не потеряв, однако, интереса к сидящему с правой стороны человеку, пытаясь разгадать возникшую перед ним загадку.

— …Но ведь ты тоже волк, Вадим. Поди, похитрее нас еще будешь. Сродственники мы. Только масть у тебя другая: белой ты масти. И ход другой. Ты этот, ну как его? Иноходец!

— Таких волков в природе не бывает, — попытался расслабить напрягшийся разговор Соломон Маркович.

— То в природе, — подмигнул ему Дьяк, — в твоем социализме всяких чудес насмотришься. Тем более — в развитом. Ха! Надо же так людям мозги заплести! Всю жизнь, значит, в недоразвитом, а нынче в развитой подались.

— Мне разницы нет, какой у нас социализм, — Упоров поднялся, махнул рукой Волкову, чтобы он следовал за ним, — свободу надо вырвать у этой кодлы.

— Пашешь-то ты, один хрен, на его, родимого, на развитой, — продолжал выговаривать вслед еще не остывший от перенесенной обиды Никанор Евстафьевич, — Ишь, какие ловкие: волка работать заставили. Прям — цирк!

Но все это было только начало, из которого закрутилось большое и опасное дело. Начальник лагеря «Золотинка», теперь уже полковник Оскоцкий, прочитав про успехи бригады Упорова, через голову начальника отправил в Москву бумагу, в коей объяснил вредность подобных экспериментов: люди, которые в ней собраны, в большинстве своем исправлению не подлежат, о чем он, как коммунист, молчать не может. К письму полковник приложил аттестацию некоторых членов бригады во главе с бригадиром.