Черная свеча

Сквозь то окно доносилось едва уловимое дыхание другой природы, несродной с той, что он называл жизнью.

Подмена. Фальшь — жизнь, пославшая своего представителя в доверчивый, легко поражаемый мир для пропаганды коммунизма. Причем цель могла быть и не так конкретна. Ее определила направленность не прерывавшегося разговора бывшего члена Союза писателей с заинтересованными ворами.

— …Вы думаете: мы — люди?! Держи карман шире! Мы — блюдо. Бесовское блюдо, рецепт которого составил алкоголик Маркс, Ленин — поварешка, а хватает нас Сатана…

Воры переглянулись. Им опять перестал нравиться этот тип, так складно компостирующий мозги. Но он был слишком, самостоятельный, сильный человек, с которым следовало считаться. Писатель широко улыбнулся Лапше:

— Вопросы есть?

— Ты хочешь сказать — главный черт в доле с коммуняками?

— А ты думал — он твой подельник?!

Вор не ответил на дерзость. Вор задумался…

Кажется, все было совсем недавно: Токаренко взял пятак и погнул его без видимых усилии. Положил на грязные нары, погладил сильной ладонью. Теперь та же рука опирается на костыль. Она усохла до размеров руки ребенка, и сам Еремей Григорьевич, усталый, погасший, долго вспоминает их первую встречу. В неживом лице теплится неживая усмешка. От взгляда в бездонные больные глаза у Упорова остается ощущение внутреннего разговора, при котором мысли делали взаимные извилины, обтекая нежелательные воспоминания…

Они чего-то боялись. Чего могли бояться мысли? Их ведь никто не слышит…

«Всего!» — отвечает внутренний голос. Истолкование ясное, как бесхитростная логика раба. Странное дело: вопросов больше не возникает даже внутри себя.

Токаренко вошел в кабинет первым. Вышел минут через тридцать. Придержав Упорова за рукав, спросил без улыбки:

— Знаешь, куда нас ведет Коммунистическая партия?

Сопровождавший их старшина весь собрался. В фокусе мыслей охранника сконцентрировалась бдительность матерого профессионала. Несколько секунд они рассматривали друг друга с тайной иронией. Токаренко ответил сам:

— К коммунизму, чудак. Что испугался?

Он действительно испугался сразу, как только переступил порог, потому, что к его собственному "я" вдруг прикоснулось чужое, тоже обнаженное, почти дружеское, но не плотское. И он сказал себе: «Будь осторожен: их трое», ничем не выдав своего тайнознания.

Губарь стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, обратился к человеку у окна, особой посадкой головы выдающему свою принадлежность к партийной элите.

— Тот самый, заключенный Упоров.

Гость оглядел зэка с заботливым вниманием родного отца, выпустил дым изо рта и кивнул. Потом все вместе помолчали.

— С вами, Упоров, хочет поговорить первый секретарь райкома партии Иван Николаевич Лукин.

Расслабленная кабинетными удобствами фигура секретаря с властной мягкостью прошлась туда и обратно вдоль широкого окна, прежде чем раздался слегка давящий на "р" голос:

— Мне все про вас известно. Потому сразу начну с дела. Ваша бригада лучшая на Крученом.

— На Колыме, гражданин начальник.

Лукин улыбнулся, с напускной простоватостью тряхнул головой:

— Лихо! Допустим! Допустим, в вас говорит рабочая гордость.

— Другой нам не положено, гражданин начальник.

Иван Николаевич попытался убедить зэка, что интерес его к бывшему штурману возрастает, и снова засмеялся. Смех получился деланным рабочим смехом профессионала, выражающего свое партийное отношение к ситуации.

— Партия в своей работе ориентируется на конкретного гражданина, — он приглашает для участия в обмане начальника колонии, и полковник согласно кивает, — на его насущные потребности. Она не видит в вас, заключенных, навсегда испорченных людей, верит таким, как вы!

Искусственная страсть секретаря покоробила зэка, но он тоже кивнул с готовностью оправдать веру партии. «Ну, вот он себя и проявил, рогатый путанин».

— Мы тут посоветовались насчет досрочного освобождения тех членов бригады, которые достойно проявили себя, находясь в заключении. Не скрою — есть серьезные возражения, и некоторые дела, очевидно, будут задержаны по особым обстоятельствам…

— Позвольте вопрос, гражданин начальник? — сказал Упоров.

Не привыкший к тому, что его перебивают, Лукин поморщился, однако согласился, продолжая игру в доступного народу человека.

Вадим кашлянул в кулак, прислушиваясь к зачастившим ударам собственного сердца.

— Верный ленинец, Никита Сергеевич Хрущев, неоднократно подчеркивал — неисправимых людей нет…

Лукин благосклонно опустил ресницы серых, приятных глаз, мимолетом глянув в сторону Губаря.

— Он лично обращался к представителям преступного мира с призывом встать на путь. Многие откликнулись. Наша бригада — наглядный тому пример. Пять лет впереди идем…

У секретаря зарделись уши, он нетерпеливо поглядел на часы.

— Меня не надо агитировать. Существует специальное законодательство, на основании которого…