Черная свеча

— Т-с-с! — прижал к губам палец грузин. Словно тугая пружина сработала внутри его тела: он выпрыгнул на уровне головы часового, пяткой ударил в лоб! Соучастник — ветер тут же скрутил звук, вытянул и отнес в дальний угол зоны.

Ираклий вытряхнул охранника из тулупа, с блаженной улыбкой забрался в теплую овчину.

— Я их покараулю. Они в бане гужуются.

Потом поднял автомат и перевел затвор на боевой взвод.

Опенкин справился с замком без хлопот. Зэки не зажигали спичек: бидон с керосином нашли по запаху.

Ираклий прикрыл тулупом охранника, снял с автомата диск и спрятал под доски.

— Может, подожжем? — кивнул на баню Опенкин…

— Не надо. С карцера замок сними.

На земле застонал часовой, разговор сразу смолк…

— Т-с-с, мент очнулся. Крепкий, гад: каблук его не берет.

После чего расчетливо пнул солдата в челюсть. Охранник затих.

— Теперь не скоро разговорится.

— Одеваются! Одеваются! — заспешил Ираклий. — Двое уже в сапогах. Пошли, ребята!

— Я подпалю первый барак, — сказал Упоров, — Ираклий — второй, ты, Федя, третий. Сейчас льем. Считаем до ста и поджигаем одновременно! Ну, мужики, не знаю, чем это кончится, но желаю удачи!

Огонь родился не сразу. Прежде он мелко побежал по сухим доскам, подпрыгивая и смеясь, этакий веселый хулиган, притих и неожиданно дал мощную вспышку, подбросив ввысь пропитавшиеся керосином опилки. Пламя закрутилось на месте, начало расти, как огромная змея из горшка заклинателя. Змея обвила угол барака, подстегнутая стремительным ветром, расплескалась на весь торец здания, выросла гудящей стеной, согнулась под ветром, багровея и набирая неудержимую силу. На крышу барака огонь обрушился, как ни странно, сверху. Он словно упал на нее, и крыша сползла набок, где рассыпалась на отдельные пожарища.

Ветер все плотнее и плотнее вбивал жар в глубокие щели, срывал куски толя, бросая горящие полотнища на казармы охраны.

Через час огонь охватил весь лагерь. Через шесть часов «Нового» не стало… Заключенные лежали на земле, прижатые к ней автоматными очередями. Свет погас, только огромные чадящие костры освещали безлесные горы. Скрипнула и завалилась набок вначале одна, затем другая вышка.

— Как же без охраны-то? — занудный Ведров толкнул в бок Культяпого. Культяпый не откликнулся: он только что умер.

День обещал быть плохим…

Утром по команде «Встать!» с земли не поднялись пятнадцать человек. Старики, больные да сидельцы из новеньких, не догадавшиеся по неопытности прихватить на подстилку кусок толя или доску.

Трупы лежали в каком-то напряженном ожидании, словно и мертвые продолжали отбывать свой законный срок.

— К морякам! К морякам! — тыкал пальцем пожилой лейтенант.

— Их бы усих — к морякам! — рычал, постукивая покойников прикладом по голове, заспанный Стадник. — Злыдни, своих не пожалели. Девять голов тильки сгорело…

— Ваших сколько, земеля? — поинтересовался Опенкин.

— Четверо, — по инерции ответил Стадник, но, узнав вора, показал ему кулак и сразу же устало отмахнулся. — Выжил-таки, змей чахоточный.

Старшина подошел к лейтенанту и доложил без излишних формальностей:

— Вроде сдохли. Стрелять будем?

— Как хотите. Только побыстрей!

— Все куда-то торопятся, а порядок кто соблюдать будет? — ворчал Стадник, поставив автомат на одиночный выстрел.

Тем временем с покойников уже стащили рубахи, сапоги и даже кальсоны. Старшина методично выстрелил в грудь каждому, кроме Культяпого, чья грудь была занята портретами вождей мирового пролетариата: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.

Культяпого пришлось стрелять в живот.

Арестанты подвезли тачки, не торопясь погрузили в них покойников, повезли к озеру пополнять команду «моряков». Не успевшие окоченеть руки свисали с бортов дощатых коробов, прощаясь с бывшими земными товарищами по несчастью безвольным помахиванием.

— Досрочно освобожденные, — сказал вслед похоронной процессии Ведров, сербая простуженным носом.

— Не глумитесь, — попросил недавний сосед по карцеру. — На все Воля Божья.

— Чепуха! Было время, весь в загадках измотался, а Бога вашего не познал.

— Неверие есть духовная слепота. Пребывание на земле в том состоянии не наказуемо, ибо Вседержитель больных не карает…

— Вы кто такой, чтоб морочить людям голову?!

— Монах, — ответил просто блондин неопределенного возраста. Скорее всего, он был молодым.

— Что ж тогда Господь о вас не позаботился?! По знакомству мог бы оказать милосердие.

Блондин запахнул свое черное драповое пальто без пуговиц, с отеческим сожалением посмотрел на Ведрова:

— Вы не в том расположении духа, потому останетесь при своем упрямом мнении. Но сказано: «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явное…»

— Да пошел ты! Все извилины заплел!

Монах не обиделся, что весьма удивило прислушивавшегося к их беседе Упорова. А Ведров и дальше продолжал выкрикивать полушепотом что-то о моральной трусости и опиуме для народа. Бывший сокамерник улыбнулся одними глазами и ушел в себя.

Он видел далеким зрением души угасающего от телесной ветхости отца Никодима и слышал его едва шелестящий голос:

— Уйми гордыню, брат мой, изгони крамолу из речей своих. Паства должна знать одно: всякая власть — от Бога!