Черная свеча

Начальник режима располагал косвенными сведениями о том, кто спалил лагерь «Новый». Среди предполагаемых виновников значился Упоров. И все-таки следующей записью стала благодарность начальника лагеря за досрочное окончание проходки в сложных условиях вечной мерзлоты. Премию — две банки американской колбасы — зэк обменял на шерстяную фуфайку у бывшего заведующего отделом партийного учета Октябрьского райкома партии города Баку Алиева, который торговал партийными билетами у себя в кабинете.

— Меня оклеветали, — откровенничал он после сделки, прижимая банки американской колбасы к груди. — Я был очень перспективный. Кому понравится? Но коммунист всегда и везде — коммунист. Это у меня от природы, как и ум.

После чего Алиев залез с головой под одеяло, съел американскую колбасу с такой скоростью, что самые шустрые сидельцы не успели войти в долю. Правда, он остался без носков. Их уже играли на верхних нарах, куда бывшему завотделом партийного учета вход был запрещен…

— Это произвол! — без лишних эмоций протестовал Алиев, рассматривая грязные пальцы на ногах.

— А торговать партийными билетами — по-ленински?! — строго спросил его Мухомор. — Я человек, родившийся в дыму революции, пять лет стоял в очереди за партбилетом. Из-за таких, как ты…

— Мухомор! — рявкнул Лысый. — У тебя рыло чешется?!

— Вечером проведу с тобой беседу, — на ходу пообещал Алиеву зэк. — Запущенный ты какой-то…

Впрочем, беседа так и не состоялась: обвал оставил в шахте всю смену проходчиков. Их вытащили уже мертвыми. Четверых тут же раздели донага. Степана Струка, своего дружка по общей лесной доле, Лысый трогать запретил. Он стоял перед ним на коленях, сметая с лица покойного колючую землю, не обращая внимания на гнусавые причитания Чарли:

— Позвольте, Никандра Ипполитович, разоблачить вашего подельничка. Он мне кони засадил на прошлой неделе.

Чарли лгал. Струк был не играющий, но у него были хорошие сапоги. Потому никто не удивился, когда, поднявшись с колен, бугор выписал бельмастому Чарли тэрца от пиковой дамы, подумал и сказал:

— Забирай, вонючка. Врать будешь — еще получишь.

Вечером на нарах состоялись поминки. Три бутылки спирта выпила бригада, а четвертая — ушла в воровской барак. Ее принял под полу Филин. Так берут свое, положенное, почти законное, не обращая внимания на осуждающие взгляды.

— Хуже коммунистов, гады! — прошептал вслед Филину рассудительный и честный Степан Верзилов, застреливший на собственной жене секретаря комсомольской организации.

Лысый переждал, пока уберется наглый Филин, назидательно произнес заплетающимся от выпитого языком:

— Взнуздай страстишки-то: от них не только триппер, но и нож в бок. Нам того не надо…

— Жулики! — старшина Нехлюдов поднял над заиндевевшим воротником веселый глаз. — Лодыря гонять будете -55 градусов — актированный день.

Повернулся и ушел, пропустив в барак холодный воздух, который белым мешком подкатился к сваренной из трех бочек печи, там растворился с чуть слышным шипением.

— Для февраля крутовато, — вздохнул на нижних нарах всегда задумчивый, грустный поэт из Калуги.

— Нынче все не в масть по погоде, — продолжил разговор Федя Гнус. — Сколь времени-то?

— Шесть без четверти.

— Видишь — утро, а ночь уходить не собирается. Что-то происходит. Перед войной точно так было.

— С кем воевать собрался, Гнусик?

— С американцами. Жируют, суки, в своем капитализме. Надо Малиновскому ксиву отправить, чтоб про меня не забыл. Заберусь на самый небоскреб, обоссу ихний Нью-Йорк. Не заслабит…

— Пока иди сюда, Гнусик, я тебе пайку проиграю, — ласково пригласил Федора чей-то осипший голос.

— Ты проиграешь! С колодой родился.

— Иди, не бойся: мне ныне не ломится.

— С тобой, Филин, не сажусь.

— Жаль. Може, есть желающие руки погреть на чужом несчастье?

— Под интерес годится? — не удержался Степан Верзилов.

— Под интерес шпиляют только педерасты и пролетарии вроде тебя. Порядочные люди живут порядочными интересами.

Филин загрубил. Это было всем ясно, но никто не рискнул его одернуть. Верзилов рискнул. У него иногда случается перекос в мозгах:

— Ты, что ли, порядочный?! Спиногрыз! И бой у тебя колотый, и сам ты…

На том Верзилов срезался, почувствовал опасную грань базара. Филин прищурился, в другой раз он бы разозлился, возможно, пустил в ход нож, но сейчас смекнул — ему могут сломать рога, поди потом втолкуй сходке про вероломство фраеров. Воры с мужиками ссорятся при самой последней крайности…

— Коли вы такой заершенный, — Филин погасил прущее наружу зло, — сгоняем три партии в очко? Игра самая фраерская. Бздишь?

Верзилов скосил взгляд в сторону бригадира, но тот демонстративно рассматривал на стене нарисованную углем картину, где серый волк сношался с Василисой Прекрасной.

— Под что? — Степан решил держаться.

— Под шутку. Видишь? — располагающе добрым голоском спросил Филин, указав под нары жестом регулировщика. — Крыса словилась…

Верзилов еще не успел разгадать намерения вора, хотя и догадывался — ничего доброго в них быть не может. Склонил голову, поглядел на взъерошенное существо. Произнес ровным, почти беззвучным голосом:

— Ну…