Черная свеча

В это время Кирилл говорит низкие голосом, с необычайно грустным выражением лица:

— Смущённый бесовщиной, народ наш встал на путь предательства Отца своего Небесного и грехом тем заслонил себе путь праведный. Тогда-то и был убран Покров, защищающий жизнь нашу телесную. Сотнями тысяч понеслись грешные и праведные души на Страшный Суд, где Господь каждому воздаст за содеянное им…

— Здесь — суд! Тама — суд! — заворчал Озорник. — Нигде продыху нет. Тюльку гонит поп!

— …И углубляясь в размышления о событиях, нас постигших, найдёте зависимость с наказанием в том же отступничестве от Святых Основ бытия, дарованных нам для гуманного существования, и ответим молчанием на Суде Его нелицеприятном, ибо солгать Там, как привыкли мы лгать здесь, невозможно.

Человек с верою понятен всем и все ему понятны.

Общество таких людей есть общество света и добра. Общество без веры есть тьма, в которой человек невидим, зол и нетерпим к ближнему своему, страдающему в темноте, как и он сам. Жребий наш тяжкий, однако мы его вполне достойны…

Монах пожал с сожалением плечами.

— …Кабы мы стремились распознать Свет и шагнуть в том направлении. Господь непременно поощрил то желание. Куда ж там! От Истины к партии бежим, а чьих рук это безобразие: сплошная каторга со смертельным исходом? Приняв за истину коммунистическую ложь, унизили мы своё Божественное происхождение, потому и суд нам изречён, как отступникам. Бродяжничаем по жизни, сочиняя себе произвольные страдания…

Культработнику удалось укусить пленившего его Иосифа Гнатюка за руку, он страшные голосом закричал:

— Прекратить антипартийную пропаганду! Я обязан доложить!

— Зачем? — спросил его добродушный Ключик, бросив в распахнутый рот Убей-Папу окурок. — Репетиция, Конкурс. Будем считать — номер отца Кирилла не прошёл. Сам видишь — никто не аплодирует. Хочешь, я тебя загипнотизирую?

Андрей сунул руку под подушку и вынул забурник:

— С одного сеанса отключает на три часа.

Убей-Папу потерял возмущённый румянец, покачал головой:

— Мне не надо. Глупость какая…

— Будем считать — мой номер тоже не прошёл. Кто следующий?! Процесс-то не прерывай!

— Граждане заключённые, прошу активней!

— Слушай, Серёжа, — прервал Любимова Упоров, — репетиция — завтра? Сообщишь мне точное время. Больше не морочь нам голову. Все будет в норме.

— Не забывайте про идейную направленность, — стараясь быть строгим, предупредил Убей-Папу, — главное в искусстве — партийность. Без этого искусство мертво!

— Кто тебе такое сообщил, Серёжа?

— Как кто?! Ленин! Уж вы-то, Вадим Сергеевич, обязаны знать!

— Я знаю. Тебя проверял. Сегодня одного такого в штабе встречал. Он, прямо говорить страшно, номер партийного билета забыл…

— Дурасов! — загорелся Убей-Папу. — Так не мудрено: такая радость — восстановили в партии, после десятилетнего перерыва! Голову потерял человек.

— Не только голову, — криво ухмыльнулся Вазелин, — он ещё раньше расстался с невинностью…

Упоров видел это жалкое зрелище… После двенадцати лет Колымских лагерей освобождали парторга оборонного предприятия Дурасова. Невиновность доказали те, кто в своё время доказал виновность. Нынче он седой, беззубый, целует чудом сохранившийся партийный билет. Благодарит, присягает на верность собственных палачей.

Ползучее существо! Очистки на помойке жрал, за чёрствую пайку звери тебя в сушилке пользовали. Неделя до свободы оставалась, не смог унять развивавшуюся похоть — случился с Тушманом, а он, все знают, сифилис не долечил. И уходит товарищ Дурасов на волю без зубов, но с верой в партию, да ещё с такой болезнью из царского прошлого.

Благодать нисходит на смиренных…

Только бы вырваться! Все останется здесь — продолжать жить кошмарной жизнью разлагающегося трупа: строить коммунизм, блатовать, воровать, предавать, наполнять партийностью литературу и искусство, соединяя в несчастном, донельзя порабощённом человеке низкую подлость с высокой гордостью пустого звука — «советский»! Живите так… Только без меня. Даже погибая, они не увидят своего ничтожества. И пусть! Это не твоё. Завтра ты женишься на девушке, которую любишь. Тебе потребуется большая трезвость расчёта, потому что рядом с чистым, искренним чувством будет стоять другое, у него нет названия. Это чувство зверя, желающего выжить, сохранить себя и свою любовь любой ценой. Тебе надлежит быть совершенным в преданности тому, во что душа твоя не верит, более того — презирает, бессильная что-либо изменить…

Скачущие мысли Упорова прервал поздно возвратившийся из штаба Соломон Маркович Волков. Голос устало забрался на нары, затих сгорбившись, как старый гриф, ожидающий восхода солнца.

— Банда перестроилась, — наконец произнёс он, не замечая нетерпения Упорова. — Раньше партия только командовала: «Пли!». Сегодня она перевоспитывает преступников, реабилитирует одичавших в лагере учёных, писателей, художников, политиков и требует перевыполнения плана по добыче золота. Рогожин, после того, как вы его нарисовали…

— Барончик рисовал Рогожина, — поправил Голоса бригадир.