Черная свеча

В зоне, на общем режиме Клосу стало невыносимо тяжело. Он лазил по помойкам с одним желанием: бросить в требовательный желудок корку хлеба. Хорошо все понимающий и зорко видящий Руслан Чащаев все подметил и предложил страдающему человеку постоянную связь.

— Я тебя люблю, — сказал, прижав Колоса в сушилке, страстный Руслан. — Никто не узнает. Давай попробуем. Белый хлеб будешь кушать…

У Колоса хватило сил для сопротивления, но с каждым днём голод все настойчивей гнул его волю. Тихий голос из пустого желудка шептал: «Плохой человек лучше хорошего мертвеца. Скоро ты упадёшь».

Он нёс в морг тело покойного секретаря обкома партии Антипина, который отравился на помойке крысиным ядом, думал о том, что Руслану придётся уступить. Иначе — смерть. Такая же — на помойке или в другом месте. Какая разница?! Руслан не хочет насилия, хочет по-хорошему. Говорит — любит… Тьфу! Мерзость какая!

«Похоже, этот тип нервничает, — решил, наблюдая за Колосом, Упоров. — Тоже завязан с воровским побегом? Но каким образом? Чекист…»

— Встать! Выходи строиться!

Вадим встал. Мысли остались при нем: «Бандитов и насильников воры к себе не допускают. Значит, дело в чём-то другом…»

Около Колоса завертелся Руслан. Погладил по заду, сунул в карман телогрейки небольшой свёрток.

«Явно клеит в невесты чекиста. Ничего не понимаю! На мясо берут? А может, меня на мясо? Хрен пройдёт!»

Кокетливо краснеющий Колос вызывал отвращение. Но Вадиму было необходимо взять себя в руки и видеть то, что происходит с этим опускающимся типом.

Развод начался строго, почти торжественно, без привычных окриков и угроз. Команды заметно сдержанны, даже спокойны. Лица конвоиров не столь равнодушны, если не сказать — слегка растерянны. Что-то случилось.

Только не дознаешься: все словно воды в рот набрали.

Тысячное разнобашмачье ног стирает до летучей пыли мёрзлую землю лагерного плаца. Пыль поднимается над колонной коричневым облаком, оседает на прошлогодней траве и самих зэках.

— Вольно! — командует дежурный по лагерю. — Можно покурить.

Вот те раз — курить на разводе!

— Щас амнистию объявят! — шепчет изработанный в шахте мужик с печальным взглядом терпеливой лошадки. — Иначе умру завтра.

— Вы за что устроились, провидец? — интересуется у мужика зэк в приличном коверкотовом пиджаке.

— За хлебушек, сокол мой. За хлебушек. Стянул мешочек. Он червончик и вытянул. Тяжёлый оказался…

— Сподручней было кассу взять.

— Не обучены. С испокон веку — при хлебе. И без хлеба.

— Вы что, по кассам практиковали? — вроде от нечего делать спрашивает Малина коверкотовый пиджак.

— Нет, что вы?! — зэк натурально сменился в лице. — Случайный человек. По случайному делу.

— А лепень ваш играется, простите за навязчивость?

— Я не из мастаков, но понемногу шпилю. Для души и лучшего времяпровождения.

— Но часики-то на вас игранные. Уж сознайтесь — игранные?

Зэк в коверкотовом пиджаке прячет глаза под красными веками.

— Совершенно неожиданно у одного бедового фронтовичка выиграл. До сих пор удивляюсь.

— Так вы, сказывают некоторые осведомлённые товарищи, на мокром деле отличились?

— Как вы смеете! Взгляните на меня — интеллигентный человек. Шёл на свидание к даме сердца, вместо неё пришёл муж. Ударил меня головой в лицо. Я говорю: «Давай помиримся. И иди к моей жене». Три свидетеля говорили то, что говорю вам я. Все происходило у фонтана, в который мочился пьяный Пушкин. Там же этот ревнивый тип вынул нож, а мне знакомый армянин одолжил бутылку шампанского. Перед тем, как он хотел меня зарезать, я ударил его бутылкой. Чуть раньше и по голове. Что было дальше?

— Да, что было дальше? — Малина принял игру.

— Голова оказалась некачественной, а он — беспартийный, ещё и уголовный тип. Это меня спасло. Вначале мы дали следователю, затем — судье и прокурору. Последние двое оказались людьми честными: они дали мне сдачи — шесть лет за непреднамеренное убийство.

— Так они грохнули Фрукта, — прокомментировал исповедь Пельмень, лениво слушавший их разговор. — Фрукт шёл их вложить, а Филон стукнул его бутылкой по голове. Все правда.

— Фрукт был бяка, — улыбнулся Малина. — Не будем о нем вспоминать. Часы, насколько я уяснил, играются.

Филон нажал на кнопку. Часы открылись. Упоров (мог в этом поклясться) видел, как рука Малины сняла из-под крышки бумажку.

Филон вздохнул:

— Согласен. Но учтите — бока швейцарские.

— Когда они успели сменить гражданство? Прошлым годом на Челбанье их играл покойный Мышь, они были французские.

— Мышь-таки покойный? Быстро он это умеет делать!

— Губарь идёт, — ожил укравший мешок пшеницы мужик. — Злой шибко. Плохие, поди, вести.

— Ну, это точно амнистия, а ему с тобой расставаться не хочется.

— Дал бы Бог!

— Богу нынче не до нас: Гуталина ждёт на Страшный Суд.

Продолжая наблюдать за листком, Вадим видел, как он попал вместе с папиросой в руку Ворона и тут же — к Каштанке. Конечного адресата разглядеть не успел. Раздалась команда:

— Смирно!