Черная свеча

Никандра был для него загадкой, надо сказать, приятной, ибо в нём неведомым образом сохранялось то, чему в лагере обычно отводится короткая жизнь: порядочность знающего цену слова человека. При всей видимой грубоватости бугор обладал необычайной внутренней пластичностью, смекалкой делового арестанта, который осторожно зарабатывал зачёты бригаде, имел приличную отоварку в ларьке, но при этом не обострял отношений с блатным миром, отдавая ворам их «законную» долю бригадного труда.

«И всё-таки слишком осторожен, — не преминул придраться Упоров, разглядывая сквозь опущенные ресницы Лысого, — человек без полёта. Слишком земной, и в побег с ним… Он не побежит!»

Последнее открытие отрезвило его. Вадим не обернулся, когда открылась дверь теплушки. Вошёл продрогший Гнус. Переступая через вытянутые ноги, подошёл к бригадиру, поставил перед ним смёрзшиеся сапоги Чарли. Никандра никак не отреагировал, тогда сапоги переместились под ноги к Луке, было сказано:

— Держи, Кусок! Им сноса нету.

— Это зачем? — спросил Лука, начиная багроветь от непонятного возмущения.

— Никандра распорядился. Носи, обрубок, радуйся!

Алые языки пламени метались в его бесцветных глазах, но всё равно было видно — он вернул добычу с болью и, уж конечно, без души. Багрянец заливал шею Кускова. Упоров догадался: что-то сделано не так, вопреки убеждениям заводного Луки.

— Ты вот что, — зэк старался говорить спокойно, хотя плохо получалось. — Кони свои, Никандра, забери. Кусков хоть и не герой, но три боевых ордена имеет, помимо шести медалей. Ему принимать подачки от недобитков бандеровцев не к лицу. Ты это, будь добр, запомни!

Бугор пережил обиду, как должное, не поменяв постного выражения лица. Он смотрел на Луку беззлобно, даже с некоторой долей грусти. Зэки делали вид, будто ничего не происходит, разве что кружка с чифиром чуть замедлила свой ход по извилистому кругу. Она миновала Упорова, точнее, он её не заметил: наблюдал за Никандрой, который продолжал разглядывать Луку. Как взрослый сердобольный человек на запущенного беспризорника, соображая, чем же ему помочь… Затем Никандра наклонился, взял хрустящие голяшки в ладонь, ногой открыл дверцу печки, бросил сапоги в огонь. Голяшки сразу выпрямились, а в теплушке запахло горелой резиной.

Бугор сказал, пряча душевное неудобствие в равнодушие будничных слов:

— Я иду на вахту подписывать акт. Бригаду поведёт Упоров.

«Хорошо, что они не сцепились, — подумал с облегчением Вадим. — Не хватало ещё драки в такой момент. Чарли был весёлым и не подлым. Год до свободы оставался. В часах походить вздумалось. Всю жизнь — в лаптях. Вкусней картошки ничего не ел, а часы ему подавай! Год — до свободы! На цыпочках бы ходил, шёпотом разговаривал…»

Он вроде бы и сам мыслил шёпотом, а от чужой, уже никому не нужной свободы заволновалась грудь. Зэк старался не думать о ней, старался увести мысли к своим невесёлым делам, но она притягивала их к себе, как будто это он потерял свободу, а не покойный Чарли.

И тогда зэк поднялся, чтобы расстаться с той напастью, перехватив кружку с чифиром, сделал свой глоток, вернув её Ключику, подал команду:

— Пойдём, ребята. Жаль, Саню помянуть нечем…

— Печку гасить будем али нет? — спросил Верзилов, натягивая на голову подшитую невыделанной кошкой будёновку.

— Подопри кочергой. Пусть горит.

Упоров поступил так, как иногда поступал бугор, нарушая технику пожарной безопасности, но сохраняя тепло для следующего утра, чтобы не начинать его с дрожащими от холода руками.

— Федор, — Упоров слегка дёрнул за рукав Гнускова, когда они уже подходили к вахте. — Напомни мне завтра: хочу обложить печь кирпичом. Будет дольше держать тепло.

— И дольше накаляться, — возразил Гнус, мрачно вспоминая о сгоревших сапогах.

— Я её всё-таки обложу, а ты потерпишь…

Утром произошло событие, которое администрации удалось сохранить в тайне до самого начала. И как потом думали — это был просчёт воров, не сумевших путём разобраться в кознях чекистов. Воры проспали, но страдать пришлось не только им. Ну, да лучше рассказывать все по порядку.

Шёл развод. Обычный, только без оркестра из-за стоящих холодов. Начальник лагеря прервал рапорт дежурного, протянул руку начальнику режима. Равнодушно выслушал его и так же равнодушно подписал протянутые им бумаги. Возможно, в том и была вся их хитрость: решить вопрос без предварительного обсуждения в течение одной минуты. Затем Оскоцкий поманил пальцем краснощёкого красавца шофёра, которому зэки писали любовные письма, тем же пальцем указал ему на вахту, куда, раскланявшись с начальником лагеря, направился сам.

Дежурный сделал положенное для серьёзного момента лицо и, поддёрнув рот к левому уху, крикнул

— Смирно. Слушай приказ по трудовой колонии особого режима №037. Согласно распоряжению начальника управления Западных лагерей полковника Точкина откомандировать на прииск «Ягодный» сто пятьдесят…

Над плацем пронёсся шумок, заволновались зэки:

— Трюмить гонят! Там же сучня с беспределом вперемежку.