Черная тарелка

Распахивается дверь деревенской баньки. Бьет в глаза, до боли слепит яркий солнечный свет, волной падает на обнаженную (как бы обнаженную – поди заставь Клаву раздеться на людях) женскую фигуру. Она выходит из этой волны в простом свободном платье, как Афродита из пены морской. Лицо Клавы – строгое и прекрасное, лик России. Титры: ЭКОЛОГИЯ РОССИИ. ЧИСТАЯ РУСЬ.

И понеслась. Клип пошел по всем каналам, он врубался в бесконечные серии «Ментов» и вечный КВН, дробил на части любимую народом легкомысленную эротическую программу «Угадай желание», обрывал на полуслове уморительных острословов «Полного зала» и красоток-героинь сериала «Все мужики ко…», спутывал карты Джеймса Бонда, предварял и завершал прогнозы погоды и футбольные репортажи.

Бабки Семена Захаровича работали с дьявольской силой.

А наша команда под водительством Гены и Клавы помчалась по российским просторам – где самолетом, где поездом. Если транспортное плечо выдавалось коротким, нас подбрасывали на вертолете или автобусе. А как-то раз довелось пару часов трястись до газона-сосной станции где-то под Уренгоем в кузове грузовика. И везде нас ждали люди. Конечно, не нас, даже не Толю Горского, которого, впрочем, тоже встречали прилично, а Клаву. Потому что везде, куда бы мы ни попадали, в губернский ли центр на сцену драмтеатра или в далекий вахтовый поселок, где не было даже клуба, нас встречали песня «Чистая Русь» и светлый лик России с телеэкрана. Собравшиеся на встречу с нами люди вежливо выслушивали экологические причитания Последнева, аплодировали Толе, который рассказывал о своих новых ролях, и устраивали овацию Клаве, едва она раскрывала рот. И везде, везде, везде летали словно голуби-сизари глянцевые флайеры с портретом Клавы, они были разбросаны на сценах, их нес ветер по улицам городов и поселков, они были в протянутых за Клавиным автографом руках. А когда мы на сутки возвращались в Москву, чтобы отмыться и наметить новый маршрут, листовки торчали из почтового ящика и шуршали под ногами в подъезде.

Работали бабки Семена Захаровича, работали, не ленились.

Для меня сотни выступлений перед электоратом слились в одно долгое-долгое свидание Клавы со своими воздыхателями. На людях я держался от нее в почтительном отдалении и тихо терзался ревностью, понимая, впрочем, как это нелепо. Мои терзания длились до пятнадцати, а то и восемнадцати часов в сутки. Но рано или поздно нас отвозили на ночлег – в роскошный пятизвездник в Питере или Екатеринбурге, в захудалую холодную гостиничку где-нибудь в Лабытнанги – и мы с Клавой тут же сливались друг с другом, как Эрос (ударение на первом слоге), он же Амур, со своей Психеей.

Ни раньше, ни позже нам не было так хорошо вместе. И бабки Семена Захаровича тут совершенно ни при чем. Такое ни за какие бабки не купишь.

* * *

В день выборов мы с Клавой, хорошо выспавшись, плотно позавтракали и пошли на избирательный участок отдать ей свои голоса. Нас не встретили с телекамерами, как встречают голосующих самих за себя президентов и премьеров, но Клаву, конечно, узнали, были с нею более чем любезны и пожелали успехов в политике, а также, обратив внимание на меня, счастья в личной жизни.

Вполне счастливые, мы вернулись домой и, следуя своим привычкам, завалились в койку, где и пребывали до самого вечера. А вечером, когда на западной оконечности России закрылись избирательные участки, отправились в штаб, прихватив с собой домашней снеди – как-никак на всю ночь.

В решающие дни предвыборной кампании партия решила не транжирить и не переехала в помещение, более приспособленное для руководства политической борьбой. Штаб по-прежнему размещался в подвале на Пречистенке, но бабки Семена Захаровича поработали и здесь: был сделан евроремонт, закуплена новая оргтехника, в общем, все как у людей.

Наши уже тусовались в большой комнате, что-то вроде конференц-зала, который образовался после сноса ветхих перегородок. Одна его стена была завешена картой России с разноцветными республиками, краями и губерниями. Возле другой красовался накрытый фуршетный стол под белой скатертью. Клава заспешила выгрузить на него домашние пирожки, а я оценил выпивку: вместо привычной «Гжелки», которую пристало распивать в подворотне на троих из одного граненого стакана, а никак не в партийном штабе, стояли фигурные бутылки бесподобной «Царской коллекции». Дорогущая водочка, нам не по карману, но вот прислал нам два ящика спонсорской помощи добрый человек, крупный столичный предприниматель, давно болеющий за несчастную российскую экологию, так почему бы не выпить?

Я потянулся к бутылке с выпуклой царской короной, но за моей спиной кто-то громко захлопал в ладоши. Я обернулся – Гена Последнев взывал к всеобщему вниманию: на большом телеэкране появился председатель Главросизбиркома. Сначала его тонкие губы шевелились беззвучно, но кто-то прибавил громкость, и мы узнали, что первая десятая процента голосов уже посчитана. Тут главный выборщик страны ушел с экрана, его место заняла цветная таблица.