Черная тень над моим солнечным завтра

— Революцию сделали, а потом землицу-то отобрали в колхозы, а на фабрике пролетария первейшим подлецом сделали. Попробуй опоздай на работу — тюрьма. Не выйди на работу один день — тюрьма… Скажи слово — тюрьма. В общем коммунизм — сплошная тюрьма!

Залпом, перебивая друг друга, рассказывают Макар Ильич и Захар Кузьмич.

— Де-Форрест внимательно слушает Иринин перевод и угощает рабочих сигарой. Вдали появляется тень соглядатая.

Оба пролетария, испуганы, Макар Ильич приставив палец ко рту, шопотом обращается к Ирине.

— А вы, барышня, не выдайте нас. Знаете какие времена настали. Слова сказать невозможно!

— Нет, нет, папаши! Не сомневайтесь, — успокаивает Ирина.

— До свиданья, мистер Де-Форрест!

— Спасибо за беседу, — торопливо прощаются рабочие.

— Славные эти русские старики. Мне кажется, что они переживают какую-то глубокую потрясающую драму? — спрашивает Де-Форрест.

— Мистер Де-Форрест! Не только они, весь русский народ переживает потрясающую драму.

* * *

Макар Ильич выкладывает огнеупорным кирпичем изнутри мартеновскую печь. Сквозь отверстие виден проходящий Де-Форрест.

— Видел на иностранце костюмчик? — таинственно спрашивает Макар Ильич у своего соседа.

— Ну и что тебе с этого… На чужой каравай рта не разевай, — недовольно отвечает пожилой рабочий.

— В Америке, говорят, рабочий в неделю может заработать два таких костюма.

— Мало ли что говорят! Говорят, что у них капиталистическая эксплоатация. А у нас говорят и эксплоататоров нет, а житьишко совсем никудышное стало. При царе-батюшке в России жизнь хороша была. Ты ведь не молокосос, помнишь наверно?

— Как не помнить? Я на Путиловском работал. Пятьдесят, рублей в месяц получал… Целый капитал был. Кроме того наградные и подарки на праздники, — вздыхает Макар Ильич.

— Чего нужно было?

— Революции наверно? — иронизирует Макар Ильич.

— Кабала одна!

— Эх! Война кабы, что ль? — чешет затылок рабочий, откладывая кирпич.

— Чего тебе на войне делать? — удивлен Макар Ильич.

— Да, может быть, коммуну прогнали б. Сбросили с шеи русского народа кровопийцу — самозванного Ирода!

Увидав подкрадывающийся силуэт, Макар Ильич делает предостерегающий жест рукой.

В горниле печи снова звенят молотки каменщиков.

19. Северная романтика

Вдоль по извилистой замерзшей реке мчится тройка. Кони храпят, пугаясь длинных вечерних теней. Они, вместе с ярко-пурпурными лучами заходящего солнца, ложатся на мягкий снег контрастными мазками акварели.

Пушистый покров инея украсил огромные кедры.

На склоне сопки[4], напоминая средневековье, мелькает огороженный деревянным частоколом, с башнями по углам, городок. Оттуда доносится человеческий вопль и свирепый собачий лай.

— Господи спаси и помилуй не доведи попасть в этот страшный лагерь, — шепчет молитву бородатый ямщик, опасливо оглядываясь. Сани стремительно несутся по накатанному пути.

Близость женщины и сибирский пейзаж волнуют закутанного в меха седока.

— Красиво? — спрашивает Зеркалова.

— Как в сказке, — отвечает Мак Рэд и его мужественное лицо, обрамленное меховым полярным капюшоном, оборачивается к спутнице — Я впервые испытываю такую езду и будто читаю книгу Джек Лондона о прекрасной романтике севера.

— Романтика, смелые люди, пылающие снега, — задорно отвечает она, напевая:

«Слышен звон бубенцов издалека,
Это тройки знакомый напев.
А вдали растилался широко
Белым саваном искристый снег.»

Мак Рэд обнимает свою спутницу, закутанную в меха.

— Нравится вам русская песня?

— Очень.

— Тройка мчится вдоль по реке. Землю окутывает таинственный вечерний полумрак.

— Обогреться, может быть, хотите? — спрашивает, оглянувшись, ямщик. — Здесь недалече есть лесничья заимка. Там живет Тимофеич — самобытный мужичек. Курит прекрасный первач[5] и варит хмельную брагу[6].

Анна переводит Мак Рэду предложение ямщика.

— Да, да! Перватч — это очень интересно. И согреться хорошо было бы, — радостно соглашается Мак Рэд.

Вскоре тройка останавливается у рубленной русской избы. Украшенные инеем лошадиные головы тянутся к освещенным окнам.

— Здравия желаем! Гостей принимай, Тимофеич! — басит ямщик.

— Милости просим! — приглашает, вышедший на крылечко, бородатый сибиряк.

Мак Рэд войдя в горницу осматривает прекрасной ручной работы резной киот и старинного письма многочисленные иконы

— Это драгоценность! Я бы с удовольствием купил такую вещицу, — говорит он снимающей меха Анне.

— Ах, религия! Это — опиум! — скептически отвечает она.

Инженер глядит на раскрасневшееся лицо своей спутницы.

— Вы, Анна, сегодня особенная… — говорит он.

В углу горницы ямщик беседует с хозяином.

— Угощенье раздобудь! Знатные господа. Он иностранец и видать богатей, — таинственно подняв палец, шепчет ямщик.

— Иностранец? Вот как? А не опасно принимать? Потом скажут — шпион…

— Да нет… он у них на службе… Завод строит… Стол уставлен деревянной резной посудой в старинном русском стиле. Гостям прислуживает дородная девушка с тяжелой русой косой. Тимофеич подымает резную ендову с пенистой брагой.