Эстер привыкла к одиночеству. В школе у нее не было подружек. Всю свою пятнадцатилетнюю жизнь она прожила на обочине, на пикниках сидела одна в сторонке и жевала свой бутерброд. И достаточно рано перестала надеяться, что кто-нибудь сядет рядом с ней в автобусе.
Так что во всем виновата она сама. Эстер не привыкла идти на контакт. К тому же уверена, что ее отторгнут, если она попробует с кем-то пообщаться. В художественной школе Эстер сидит одна на переменках. Она ни с кем не заводит разговоров. Остальные ученики ощущают разницу в возрасте и говорят себе, что у Эстер наверняка есть подружки ее возраста, с которыми она общается в свободное время. Девочка просыпается одна. Одевается и завтракает в одиночестве. Выходя из дома, иногда встречает мужчин в синих рабочих комбинезонах, которые ремонтируют квартиру. Они кивают ей или говорят «привет!», но их отделяют многие мили.
Одиночество в школе ее не напрягает. Она рисует модель в контрапосте и учится на ходу у своих более старших товарищей. Когда другие уходят попить кофе, она часто остается в ателье, ходит по нему и рассматривает их мольберты. Пытается понять, как одному удалось добиться такой легкости линий, а другому — найти такие верные цвета.
Когда занятия по рисованию модели заканчиваются, она идет на прогулку. В Стокгольме быть одной легко. Когда она идет по улице, никто не замечает, что она изгой. Это вам не Кируна, где все все про всех знают. Здесь множество людей движутся в разных направлениях. Быть одним из многих — такое облегчение.
В Эстермальме живут старые тетеньки, которые носят шляпки! Они еще забавнее, чем собаки. По субботам Эстер преследует тетенек, зажав в руках альбом для эскизов. Поспешными линиями зарисовывает их хрупкие тела, ноги в толстых нейлоновых чулках и изящные пальто. С наступлением темноты они исчезают с улиц, как боязливые кролики.
Эстер уходит домой, ужинает кефиром и бутербродом, а затем снова отправляется на прогулку. Осенние вечера все еще теплые и черные, как бархат. Она гуляет по мостам города.
Однажды вечером она стоит на мосту Вестербрун и смотрит вниз на парковку со множеством вагончиков-прицепов. Целую неделю она приходит туда и наблюдает за семьей, которая живет в таком вагончике. Папа сидит в раскладном кресле и курит. Между вагончиками их обитатели натянули веревки и развесили белье. Дети играют в футбол. Они кричат что-то друг другу на непонятном ей языке.
Эстер ловит себя на том, что начинает скучать по ним — по этой совершенно незнакомой семье. Она могла бы посидеть с их ребенком. Снять с веревки и аккуратно сложить белье. Поехать с ними куда-нибудь на юг через всю Европу.
Она пытается звонить домой, но разговор не клеится. Антте спрашивает, как там в Стокгольме. По ноткам в его голосе Эстер слышит, что уже стала чужой. Ей так хотелось бы рассказать ему, что Стокгольм совсем не такой сумасшедший город, как принято считать, что осень здесь красивая — лиственные деревья стоят, как добрые великаны на фоне ясного синего неба. Их желтые листья — размером с ладонь Эстер — ветер гоняет с шорохом по улицам. А неподалеку от того места, где она живет, есть небольшой цветочный магазинчик, в котором можно просто постоять и посмотреть. Но она понимает, что он не хочет всего этого слышать.
А мама все время кажется такой занятой. Эстер не может придумать, о чем бы таком поговорить, чтобы не возникало ощущения, что мать вот-вот положит трубку.
Затем приходит зима. В Стокгольме ветрено и дождливо. Тетенек в шляпках почти не видно. Эстер рисует красками серию пейзажей. Горы и утесы. В разные времена года. При разном освещении. Гунилла Петрини берет некоторые из них с собой и показывает своим друзьям.
— Они такие пустынные, — говорит кто-то из компании.
Гунилла Петрини вынуждена согласиться.
— Рисунки у нее получаются другие. Но ее не пугает эта пустынность. Эстер действительно спокойно и гармонично воспринимает мысль о ничтожности людей на фоне природы, не так ли? Она сама такой человек.
Эстер показывает несколько рисунков карандашом. Они отмечают напор и динамику в ее работах. У нынешних художников это так нечасто встретишь! Эстер словно перенесена машиной времени из другой эпохи. Им кажется, что они видят в ее работах отражения в воде Густава Фьяестада, зимние леса Брура Линда. А потом снова возвращаются к теме пустынных пейзажей.
— Одиночество ее не гнетет, — говорит муж Гуниллы.
— Прекрасное качество для художника, — отвечает кто-то.
Они рассказывают о ее происхождении. Ее мать — психически больная женщина, которая забеременела в больнице от другого пациента, от индуса. И об этой маленькой девочке с индусскими чертами, которая выросла в лопарской семье.