Помещение походило на тюремную камеру, но Ава не была пленницей. С технической точки зрения, она была свободна и находилась не под замком. Теперь уже нет. Когда люди из ЩИТа впервые доставили ее в эту страну, в первую очередь ее отвезли в три места: на игру в бейсбол (чтобы проникнуться духом Америки), в гипермаркет (чтобы купить самую незамысловатую американскую одежду) и в «7Б» (снятый с вооружения американский военный бункер, который как раз напоминал тюрьму). У той конспиративной квартиры не было названия, поэтому Ава называла ее «7Б» – такой номер значился на железной двери Авиной спальни. В течение пяти лет единственными ее товарищами были постоянно сменяющиеся наставники и охранники, старый телевизор, зависший на канале «C-SPAN», да бесконечные запасы готовых обедов для микроволновки.
С этим покончено.
Уже три года Ава жила самостоятельно и никогда не оглядывалась назад. После своего четырнадцатого дня рождения, когда она ускользнула от своего куратора и сбежала из «7Б», прихватив с собой столько краденого, сколько уместилось в ее старом вещмешке. Ава думала об этом не как о воровстве, а как о выживании. Кроме того, она на протяжении нескольких лет таскала мелочь из карманов охранников, и ей удалось накопить достаточно, чтобы купить билет в один конец до Нью-Йорка, где она перебиралась из одного убежища в другое, пока не нашла место, куда могла приходить и уходить, когда ей вздумается. Преимущество жизни в продуваемом со всех сторон подвале «ХМЖА» было в том, что никто не обращал внимания, когда она уходила, и никого не волновало, вернется ли она обратно. Свобода и независимость – привилегии бродяги.
Аве уже стукнуло семнадцать, и она была почти такой же тощей, как кошка Саша, которая уже жила в этом подвале, когда Ава обнаружила его. Волосы Авы были по-прежнему цвета корицы, как в детстве, когда она еще жила в Одессе, но теперь ледяной душ в общественной раздевалке диктовал свои условия, и у нее не оставалось времени на роскошь вроде кондиционера для волос. Или расчески. Теперь ее рыжие кудри жили своей жизнью и кое-где спутывались в узлы. Ава все бы отдала за горячую ванну: с момента ухода из-под опеки ЩИТа ей редко выпадал шанс помыться в горячей воде (откровенно говоря, такой шанс и раньше выпадал ей не слишком часто, ведь с горячей водой на Украине дела обстояли ненамного лучше, чем в Форт-Грине).
Саша мяукнула, и Ава перевернулась. Она вытащила из-под матраса старенькую записную книжку и достала из-под корешка обложки карандаш. Не отводя взгляда от страницы, Ава начала быстро рисовать; у нее появилась такая привычка: после пробуждения по возможности делать наброски каждого своего сна. Если, конечно, у нее была под боком кровать, бумага и кусочек угля или карандаш. А такое случалось не всегда.
Саша укусила угол листка, и Ава, не глядя, отодвинула кошку. Набросок парня, которого Ава увидела, едва закрыв глаза, был уже почти закончен. Это был тот же парень, что и всегда: темноглазый, с татуировкой на руке.
Рука Авы скользила по листу бумаги, и карандашный набросок обрастал деталями. Изгиб носа. Четкие линии уверенной челюсти и скул. Темные, широко поставленные глаза. Непослушные кудри, почти скрывающие лицо.
Ава изобразила его в центре двора; стоя в толпе людей, он смотрел прямо на нее.
Это было его русское имя – Аве до сих пор снились сны на русском языке. Она слышала, как кто-то звал его Алексом, и это имя показалось ей странным, слишком коротким, будто в нем чего-то не хватало. Этой ночью он победно вскинул руки – играл в какую-то игру, подумала она. Похоже, он весело проводил время с друзьями, и, наблюдая за ним, Ава чувствовала себя еще более одинокой.
Последние слова матери шепотом звучали в голове Авы, которая не отводила взгляда от страницы. Будучи одним из самых влиятельных квантовых физиков Восточной Европы, доктор Орлова умела превозмогать боль ради достижения своих целей.
Затем заговорил другой голос, и Ава, как всегда, пыталась не обращать на него внимания.