Черная вдова

– И потом, – заметил Аллаберген, – иных людей лишь после смерти и поймешь как следует. Да что иных? Всех, пожалуй.

– И то правда, – согласился Джахур неохотно. Он, может, и нашел бы, что возразить, да не время спорить. Кузнец посоветовал Ата-Мураду: – А кольчугу ты все- таки сними. Я починю. Тебе же и достанется.

Он подошел к Дин-Мухамеду, заложил руки за спину, постоял, помолчал, отвернулся.

– Привяжите утром к столбу на площади, перед воротами дворца. Где палач Касумхан по указке знатных резал наших. Сколько добрых соседей, знакомых, друзей там голову потеряло. За что их убили? За труд, за бедность, за долг в казну. А кого, – и просто так. Бурхан-Султану не угодил, или – вот этому псу. Повесить двуногую собаку. Пусть толстосумы хвосты подожмут. Выкинули штуку. Или мы – дети? Сбежались к ним в гости, в кости поиграть? Нет. Тоже не из халвы сладкой слеплены.

Подручные не стали упираться да запираться – длинный кинжал Ата-Мурада, со звоном рассекший Дин-Мухамедов панцирь, как бы срубил заодно с их уст замки. Рты раскрылись. Языки развязались.

Узнав, что внизу – Гайнан и Бейбарс, повстанцы осатанели. Хотели сгоряча тоже спуститься, настичь беглецов, но к счастью, одумались. Слезать придется по одному, и по одному могут убить, если предатели еще не выбрались из промежутка между стеной и предстенным валом, за которым пролегает ров. Если выбрались – успели удрать, теперь не поймать.

Лестницу втащили наверх, свернули, прибрали – она пригодится. Принесли солому, швырнули под стену, подпалив несколько добрых охапок. Но ветер схватил, растрепал, развеял пылающие пучки. Бросили два-три факела. Все равно ничего не видать. Прошили темную пропасть горящими стрелами, каменьями простукали вдоль и поперек. Закидали тяжелыми комьями глины, сухой, слежавшейся в оградах. Авось угодит лазутчику в темя. Но снизу – ни звука.

Тогда ярость повстанцев обрушилась внутрь укрепления. Дворец? Сжечь! В пыль стереть, разнести! Это дом прокаженных. Гнездо измены. Рассадник очковых змей.

Оттуда вот уже час доносился робкий, приглушенный вой женщин. Ополченцы полагали, что те оплакивают выловленных на стене перебежчиков – шум у Черной башни дал, конечно, знать обитателям высокой палаты, что затея с посольством к Чормагуну сорвалась. Рассветало. Со всех башен, примыкающих к дворцу и отторгнутых людьми Бахтиара, полетели через плоские крыши во внутренний двор камни – второе оружие бедных. Первое – палка. Вой стих. Кто-то сердито крикнул из-под навеса, чтоб святотатцы угомонились. Умер правитель.

Неожиданность. Осажденные, превратившиеся в осаждающих, остановились. Попадись Нур-Саид час назад, они расправились бы с ним без колебаний, как разделались с сыном Нур-Саида. Смерть его была бы понятной, отвечающей их желанию. Но тут – иное.

Тут смерть выступила как строгая умиротворительница. Как молчаливая хозяйка, перед которой все равны. Страх перед нею, пришедшей не с той стороны, откуда ждали ее, и вдруг представшей, холодно усмехаясь, в незнакомом обличье, и вековое уважение к чужому горю сковали повстанцам руки.

Дня через три, опомнившись, они возрадуются – слава аллаху, еще одним врагом стало меньше. Но сейчас… разве поднимется рука на женщин, рвущих волосы над покойным, на мужчин, изливающих скорбь в долгих, пугающе таинственных, непонятных заклинаниях, принесенных страшным западным народом?

Это невозможно. Попробуй Бахтиар продолжать осаду – люди, недавно готовые погибнуть, лишь бы овладеть дворцом, отомстить тому же Нур-Саиду, и слушать его не станут.

Бахтиар и Джахур смирились.

Дворец, благодаря своевременной кончине Нур-Саида, благополучно избежал разгрома. «Куй железо, пока горячо». Эту поговорку придумали кузнецы. Но воспользовался ею священник Бурхан-Султан. Он приказал выдать повстанцам десять мешков зерна. Якобы для тризны по усопшему. Ополченцы, и без того притихшие совсем успокоились. Даже растрогались.

Язва, точившая крепость изнутри, осталась нетронутой.

Ночь. Факелы. Тревога. Беглецы забились, как лисы в нору, в угол между стеной и башней, скорчились, сжались, уткнув носы в колени. Сверху то и дело падали камни. Летели стрелы. Опускались, кружась, жгуты горящей соломы. И всякий раз младший лазутчик поспешно смыкал веки – будто взмах ресниц мог оттолкнуть, отбросить прочь камень, стрелу, огонь.

Странное свойство – закрывать глаза в ту самую минуту, когда их нужно, наоборот, держать широко раскрытыми, чтоб заметить опасность. Это свойство неопытных, слабых или трусливых.

Старший, напротив, был очень внимателен. Кусок глины попал в товарища; не успел он вскрикнуть, как булгарин запечатал ему рот ладонью:

– Тихо! Не кричи вслух. Про себя кричи. Потерпи. Поймают – шкуры сдерут с живых. Посидим, пока не угомонятся. Угомонятся – уйдем.

– Все пропало, – просипел Бейбарс. – Башни отбиты. Дорога в крепость отрезана. С чем идти к Чормагуну?

– Я знал, что это случится. Потому и торопился. И Дин-Мухамеда подсунул Бахтиару, чтоб время выиграть.

– Знал? – удивился Бейбарс.