Черная вдова

– Друзья, – вздохнул Сабур. – Можете не приглашать нас к скатерти – мы не напрашиваемся, а теперь, после ваших «добрых» высказывании, не станем вместе есть, если даже пригласите. Но, ради аллаха, не задевайте нас оскорблениями. Ведь мы никого не трогаем, верно? Разве я навязывался к тебе в нахлебники, дорогой Курбан? Ешь себе на здоровье и оставь в покое несчастных приезжих. И без того нерадостно. Не знаю, доберемся ли когда-нибудь до своих. Нехорошо обижать людей только потому, что они тут чужие и некому их защитить.

– А кто вас сюда волок, кой бес занес в Хорезм? Сидели бы у себя на Руси да в Булгаре, не тащились за тридевять земель.

– Ну, это не мужской разговор. Это разговор детский. Не могут люди друг без друга жить. В Булгаре испокон веков хорезмийцы селились, и никто их не гнал. Наоборот, привечали, как желанных гостей. А Хорезм, между прочим, жив торговлей с Русью. Слыхал? Не слыхал – шаха расспроси. Купцов здешних спытай. Ремесленников ваших. Куда и кому они до сих пор товары сбывали.

– Врешь, отступник, продажная тварь! – крикнул Тощий Курбан. – Хорезм благополучен милостью аллаха.

– Очень благополучен. Видим.

– Свиньи! Гады! Скорпионы! Потому и разгневался на нас аллах, что пустили в свой дом неверных. Чтоб вы пропали! Следовало бы повесить вас на одной перекладине, да жаль, веревки нет под рукой.

– Ну, хватит, – проворчал русский. – Раскипятился.

Полынный отвар, приготовленный женой Бекнияза, снял лихорадку, Олег, наконец, мог ходить. Слабость, правда оставалась – мерзкая, неотступная, до жалкого звона в ушах, но расправиться с болтуном, похожим на мешок с ватой, у северянина сил все-таки хватило бы.

– Не надо, – сказал Сабур. – Попробуй ты к ним прикоснуться – завопят на всю крепость, что неверный избил мусульман. Беда будет. Лучше отойди. Я сам их усмирю. Мне позволительно – я одной веры с этими злодеями, что бы они тут ни плели. Держитесь, любезные. Во имя аллаха, милостивого и милосердного!

Остальное Бахтиар видел своими глазами – если не всю схватку, то ее исход.

– Так, – сказал Бахтиар. – Все ясно. Однако ты совершил ошибку, Сабур. Не тех побил. Почему у Курбана я даже царапины не вижу?

– Ухватить не смог. Толстый, а увертливый.

– Понятно. Порода такая. Подожгут – и в сторону, а другие за них отдувайся. Он и на Джахура сразу напал, ошеломил, рта не дал раскрыть, чтоб гнусную рожу свою обелить, на безвинных вину свалить. Особый ход. Джахура, соседа, друга, который вот уже год содержит его с семьей, поносит, как собаку, но разобраться – о себе говорит. Гад – ты, Курбан. И весь этот шум – из-за куска хлеба? Боишься остаться голодным? Ладно. Я тебя досыта накормлю, подлый упырь. Повешу на шею полный мешок пшеницы, руки свяжу за спиной – и не развяжу, пока не сожрешь. Сколько ты можешь съесть за один присест? Барана, двух, трех? Или быка для тебя заколоть? Когда ты наешься, я спрашиваю? Чтоб мы освободились, наконец, от забот о твоем брюхе и смогли заняться другими делами.

– Эти не лучше. – Сабур покосился на Алгу с Таянгу. – Не дай бог, что они болтали о тебе.

– Зачем, братья? – мягко сказал Бахтиар. Грусть. Сожаление. Будто у него на глазах догорало в костре письмо от друга, переставшего быть другом. – Не ожидал. Я хорошо думал о вас. Кто помог мне бежать? Ведь вы – друзья Байгубека. А Байгубек не знался с кем попало.

Алгу прикрыл грязной рукой вспухшие губы и промолчал. Совесть, что ли, заговорила. Зато Таянгу разразился бранью:

– Черный пес! Ради кого тебя спасали? Ради нас, правоверных. А не ради белых русских свиней. Я тебе припомню, мразь этакая, как чужих от своих защищать! Пугай пугливых, я не слюнявый Курбан. Вот мой начальник! – Таянгу хлопнул ладонью о кривой меч.

– Успокойся, друг Таянгу. Не кричи, я хорошо слышу. Успокойся и ответь на такой вопрос: какой веры предводитель татар Чингизхан?

– Язычник, чтоб его тигры растерзали, негодяй, рыжий пес, помесь жабы с филином, вепрь, дракон, тысячу лет в аду ему гореть!

– Так. Язычник. И христиане есть среди татар, я слыхал. Теперь скажи, кто по вере ходжентский купец Махмуд Ялавач, первый друг Чингизхана?

– Мусульманин.

– А татарский лазутчик Ибн-Кефрадж Богра, убитый в Отраре?

– Мусульманин.

– А шейх-уль-ислам Самарканда, сдавший город врагу?

– Мусульманин.

– А толмач, который, кричал вчера у ворот?

– Мусульманин.

– А купец Гайнан-Ага?

– Мусульманин.

– А есаул Бейбарс?

– Ну, мусульманин! Чего ты хочешь от меня?

– Где они – по ту сторону стены или по эту?

– Ну, по ту.

– Ага. По ту. Вместе с язычниками, чтоб их тигры растерзали, негодяи, рыжие псы, ублюдки, вепри, драконы, тысячу лет им в аду гореть! Так? Теперь скажи, где находится вот этот белый человек, русский, Иван, христианин, неверный – по ту сторону стены или по эту?

– Ну, по эту. – Таянгу чуть поостыл.

– Почему? Почему он здесь, а не там, среди своих неверных?

– Не знаю.

– Почему мусульмане там, а не здесь, среди своих правоверных?

– Не знаю.

– Всякая птица летает с той, которая ей по крылу. Понятно? Что ты скажешь теперь, друг Таянгу?