Чернее черного

— Не успеем мы и глазом моргнуть, как сюда заявятся репортеры, — сказал констебль Делингбоул. — Боже, о боже. Для вас, подружки, наступили нелегкие деньки. Ждите криминалистов. Нам придется опечатать ваш сад. И обыскать дом. Вам есть у кого переночевать сегодня? Может, у соседей?

— Нет, — ответила Эл. — Они считают нас лесбиянками. Так что если нам придется выехать, мы как-нибудь без них разберемся. Но лучше бы обойтись без этого. Видите ли, я работаю на дому.

Дорогу уже запрудили автомобили. Патрульная машина из местного участка стояла на обочине, и помощник Делингбоула пытался разогнать мамочек с малышами. Фургон с кебабами пристроился у детской площадки, и мелюзга, хныкая, тянула к нему матерей.

— Это все вы виноваты, — крикнула Мишель, обращаясь к дому. Она повернулась к соседям. — Если бы они не привадили его, он бы пошел и повесился в каком-нибудь другом месте.

— А теперь, — сказала женщина из «Фробишера», — мы попадем в местные газеты как район, в котором повесился бродяга, и едва ли это поднимет стоимость наших домов.

Внутри, в полутьме, Делингбоул сказал:

— Вы подтверждаете, что были знакомы с бедолагой? Кто-то должен опознать его тело.

— Вы сами можете опознать, — сказала Эл. — Вы ведь тоже знали его? Вы превратили его жизнь в кошмар. Вы раздавили его часы.

Прибывшие криминалисты по пояс увязли в низеньких, пускающих слюни призраках, которые всегда слетаются к месту внезапной или насильственной смерти. Они стояли в этом болоте и ничего не замечали. Они поломали голову над многочисленными следами у сарая, следами не самых обычных ног. Они опустили Марта на землю, а кусок абрикосового полиэстера, на котором он висел, аккуратно убрали в пакет, запечатали и пометили.

— Должно быть, он долго умирал, — сказала Элисон позже той ночью. — У него, у Марта, ничего не было, понимаешь, вообще ничего. У него не было веревки. У него не было крюка в потолке, чтобы повеситься.

Они сидели в темноте, чтобы не привлекать внимания соседей, двигались осторожно, скользили вдоль стен.

— Он вполне мог бы прыгнуть под поезд, — возразила Колетт. — Или шагнуть с крыши «Игрушки Д'Нас», как принято в Уокинге, я читала в газете. Но нет, ему приспичило сделать это именно здесь, чтобы причинить нам как можно больше проблем и неудобств. Мы были единственными, кто проявил к нему доброту, и какова благодарность! Ведь ты купила ему те кроссовки, да?

— И новые часы, — призналась Эл. — Я пыталась сделать доброе дело. И погляди, что из этого вышло.

— Главное — благое намерение, — возразила Колетт. Но тон ее был саркастичен, и — насколько Элисон могла разглядеть в темноте — она выглядела одновременно злой и подавленной.

А привидением Март смотрится куда живее, подумала Эл, когда увидела, как он сидит на заборе. Прокравшись на кухню, она задумалась, не оставить ли ему сэндвичей. Но ведь я, наверное, буду ходить во сне и слопаю их сама. Она не сомневалась, что заметила его краем глаза за дверью подсобки, свежая полоса от веревки багровела на шее.

Позже, когда она выходила из ванной, Моррис остановил ее.

— Думала, мы вышли из строя, а? — спросил он.

— Ты — злобный ублюдок, Моррис, — сказала она. — Ты был злобным, когда был еще жив, а сейчас ты стократ хуже.

— Да ну! — издевался Моррис. — Сбавь обороты! Ты еще противнее, чем твоя чертова мамаша. Мы хотели повеселиться, вот и все. Можно подумать, от парня был какой-то толк на земле. В любом случае, я потолковал с мистером Айткенсайдом, и мы решили, пусть он чистит наши ботинки. Сейчас это делает юный Дин, но, поскольку мистер Айткенсайд обзавелся лишними ногами, Дину не помешает напарник. Надо начинать с самых низов, это правило, знаешь ли. Думаю, он приспособится. Он не глупее, чем Дин был, когда мы вытащили его из сетей на поле для гольфа. Если он приспособится, то лет через пятьдесят, возможно, дослужится до проводника.

— Не жди от меня «спасибо», — сказала Эл.

— Как это на тебя похоже, — бросил Моррис. Его лицо скривилось от злости, он запрыгал по лестничной площадке. — Никакой, мать ее так, благодарности. Ты говоришь, каким я был на земле, ты утверждаешь, я был злобным ублюдком, но где бы ты была, если бы не я? Если б не я, тебя бы искромсали на кусочки. Тебя изуродовали бы. Айткенсайд сказал, она должна научиться уважать нож, и все они сказали, все парни, золотые слова, она должна научиться, и твоя ма сказала, хорошо, можешь ее порезать, только лицо не трогай, клиентам это не по вкусу. Она сказала, я не лезу в ваши дела, джентльмены, но когда она вам надоест, мне придется и дальше торговать ей, нет? И кто ее поддержал? Я. Я встал на ее сторону. Я сказал Айткенсайду, золотые слова, покажи ей, что почем, только не превращай ее, блин, в калеку.

— Но, Моррис, почему они это сделали? — заплакала Эл. — Что я вам всем сделала? Я была ребенком, ради всего святого, кому могло прийти в голову взять нож, искромсать ноги ребенка и оставить на них такие шрамы? — Я, должно быть, орала, подумала она, я, должно быть орала, но я ничего не помню. Я, должно быть, орала, но никто меня не услышал.