Чернее черного

Она выходит из дома, юная Элисон, она выходит из дома в Олдершоте, пинком открывает заднюю дверь, разбухшую от сырости. Макартур видит, как она уходит. И подмигивает ей. В тот день шел дождь, Элисон направляется к гаражам, и земля проседает под ее ногами.

— Где пустыри, там и сараи, — говорит Эмми. — Это логично. Там парни хранили свои краденые сигареты и выпивку, да, выпивку они туда ящиками таскали. Ой, кажется, я проболталась, хорошо, что Макартура нет поблизости, он как-то раз отлупил меня, пожалуйста, не говори ребятам, что это я сказала тебе…

— Я не полиция, — перебивает Эл.

— Полиция? Ха-ха. Да она вся в доле, только не говори об этом Макартуру, а то он мне фонарь под глаз поставит и зубы выбьет, правда, у меня и так нет зубов, но десны тоже жалко. Полиция приходила, спрашивала меня, где Макартур, не знаете ли вы цыгана по имени Пит, они придуривались, никого они не искали, на самом деле они хотели одного — свернутые в трубочку пять фунтов в карман рубашки да стакан виски с лимонадом, а если я не могла угодить им, поскольку истратила все деньги, а ты выпила лимонад, они говорили, ну ладно, миссис Читэм, ну ладно, придется вам полежать на спине, а потом мы уйдем.

Она проходит мимо фургона, юная Элисон, фургона, в котором Глория покоится по частям, мимо собачьего вольера, где дремлют Гарри, Блайто и Серена, мимо пустых курятников, где все цыплята дохлые, потому что Цыган Пит посворачивал им шеи. Мимо автоприцепа с затемненными окнами — в сарай, где она лежит и ревет. Она заглядывает внутрь, она видит себя, истекающую кровью на подложенных ими газетах — так гигиеничнее, говорит Айткенсайд, их можно сжечь, когда кровь свернется.

Айткенсайд говорит, лучше не ходи в школу, пока не подживет. Мы не хотим, чтоб они лезли не в свое дело. Если тебя вдруг спросят, отвечай, что хотела перепрыгнуть через колючую проволоку, идет? Скажи, что скакала через битое стекло.

Она лежит, стонет и мечется. Ее перевернули на спину. Она кричит: если кто спросит, мне шестнадцать, ясно? Нет, офицер, сэр, мамочки нету дома. Нет, сэр, я никогда не видела этого мужчину. Нет, сэр, этого мужчину я тоже не знаю. Нет, сэр, разумеется, я никогда не видела голову в ванне, но если увижу, непременно приду в участок и скажу вам.

Он слышит, как мужчины говорят, мы обещали преподать ей урок, вот она его и получила.

Снова телефон. Она не ответит. Она опустила жалюзи в кухне на случай, если, несмотря на новые замки, вставленные полицией, соседи так разъярились, что перелезут через боковые ворота. Колетт была права, думает она, от тех ворот нет никакого проку, но вряд ли она всерьез предлагала пустить поверху колючую проволоку.

Она поднимается наверх. Дверь спальни Колетт открыта. В комнате, как и следовало ожидать, чистота и порядок. Перед отъездом Колетт сняла постельное белье. Она поднимает крышку бельевой корзины. Колетт запихала в нее грязные простыни; Эл ворошит их, но больше ничего не находит, ни единой вещи Колетт. Она открывает шкаф. Наряды Колетт похожи на призраков.

Они в Виндзоре, в «Олене и подвязке». Лето, они моложе на семь лет, целая эпоха прошла. Они пьют кофе. Она играет с бумажными пакетиками сахара. Она говорит Колетт, мужчина с именем на «м» войдет в вашу жизнь.

В Уиттоне рука Колетт тянется в темноту общего коридора; безошибочно она находит выключатель у подножия лестницы. Словно я никуда и не уезжала, думает она. Говорят, за семь лет обновляются все клетки тела; она огляделась по сторонам и отметила, что о масляной краске этого не скажешь.

Она раньше Гэвина поднялась к своей бывшей двери. Он обогнул ее, чтобы вставить ключ в замок; его тело касается ее тела, его рука касается ее плеча.

— Извини, — говорит она. Она подается в сторону, съеживается, обхватывает себя руками.

— Нет-нет, это я виноват, — возражает он.

Затаив дыхание, она входит. Принадлежит ли Зоуи, подобно Элисон, к тем людям, которые заполняют комнаты своим ароматом, к людям, которые словно бы здесь, даже когда их нет, которые опрыскивают простыни розовой или лавандовой водой и жгут дорогие масла в каждой комнате? Она стоит, принюхивается. Но воздух безжизненный, немного затхлый. Если бы утро не было таким сырым, она бы поспешила открыть все окна.

Она ставит сумку и вопросительно поворачивается к Гэвину.

— Разве я не сказал? Ее нет.

— А-а. У нее сессия?

— Сессия? — удивляется Гэвин. — Ты о чем?

— Мне казалось, она модель?

— Ах, фотосессия. Понятно. А я подумал, ты решила, что она студентка.

— Так она на съемках?

— Возможно, — рассудительно кивает Гэвин.