Чернее ночи

Только глаза Петерса оставались все более тусклыми, только его волей пока не мог овладеть Азеф.

«Дерьмо вонючее», — злобно обругал он про себя Петерса и мысленно добавил пару грязных ругательств из лексикона ростовских извозчиков. Что же, пусть только появится в России! Для Департамента он уже освещен, как никто другой: опасный террорист, фанатик, призывает к цареубийству и намерен ставить покушения на министров и генерал-губернаторов!

Азефу вспомнилось, какое сладостное чувство водило его пером, когда он освещал Петерса, посылая очередные сведения в Департамент. Что из того, что Петерс всего лишь «массовик», отрицающий террор и призывающий идти работать в массы? «Массовики» Департамент не интересуют: ему подавай террористов, да покровожадней, да пофанатичней! Больше освещенных террористов — лучше работа, лучше работа — дороже она и ценится. Из Департамента так и намекнули: вами, де, господин Раскин, начальство довольно, обещает удвоить оклад жалования, но и вы уж извольте постараться, сто рублей в месяц еще ведь и заработать надо!

— Так что же вас всех так разволновало? Аресты в Ростове?

Азеф теперь прочно держал в руках собрание. В груди пело: вот она, власть над человеком, и это только начало, он пока только тренируется на этой безвольной черни, на этой бесхребетной рванине... Придет время — и о нем заговорят, ему подчинятся куда более уважаемые господа!

— Из Ростова сообщают, что аресты там производятся по сведениям, поступающим из Карлсруэ, — ворвался в его мысли упрямый голос Петерса. — Считают, что среди нас, живущих здесь, работает провокатор...

Он вздрогнул и сразу почувствовал, что взгляды всех сидящих в этой неуютной, холодной комнате устремлены на него и во взглядах этих не любопытство, нет, настойчивое ожидание, товарищи ждали от него чего-то, но чего?

Он обернулся к побледневшему Петерсу, выкинул в его сторону похожий на сардельку указательный палец:

— А если в Ростове известно, что среди нас здесь действует провокатор, так почему же они не сообщают нам — кто он? Или, может быть, сообщают, да вы боитесь его назвать? Может быть и так, а?

Взгляд его буравил лицо Петерса. В наступившей тишине не было слышно даже дыхания оцепеневших кружковцев — и только яростное сопение ожидающего, требующего ответа Азефа.

— Нет, — неуверенно ответил ему наконец Петерс. — Ростовцы провокатора не называют. Просто они так считают...

Слово «считают» он выделил нажимом голоса:

— И просят быть поосторожнее...

Теперь голос его звучал неуверенно.

— Поосторожнее, — издевательски подхватил Азеф. — Они, видите ли, просят!

Лицо его было по-прежнему багрово, но ярость уже отступала, а с ней опять отступал, исчезал и мерзкий, панический страх: нет, он не провален, напрасно он думает об охранке так плохо, сотрудников они своих берегут, без сотрудников им с революцией не сдюжить!

— Что ж, товарищи, ростовцы не так уж и виноваты. Окажись мы в таком, как они, положении, запаниковали бы куда больше. А из нас пока, слава Богу, никто не арестован, кончаем курс, возвращаемся в Россию с хорошими дипломами и на хорошие места. Был бы в нашей среде провокатор, было бы все по-другому. Вот и выходит — нас от этой нечисти судьба пока избавила!

Он торжествующе оглядел кружковцев, лица их просветлели, они ловили его взгляд и кивали, выражая свое с ним согласие. Лишь Петерс сидел потупившись, и Азеф уже не сомневался, что именно он заварил всю кашу и даже собрал кружковцев заранее, до того, как придет он, Азеф, чтобы бросить на него тень. Теперь все было ясно — «массовик» хотел скомпрометировать его, Азефа, чтобы самому захватить главенство в кружке, чтобы диктовать этим недоучившимся баранам свою политическую линию.

И от этой мысли Азеф почувствовал себя увереннее и даже повеселел: да, знать, и в самом деле ему предстоит большое плавание, если оппоненты уже воспринимают его так всерьез.

— Что, товарищи, будем считать, что с этим маленьким инцидентом покончено навсегда?..

И опять он упер взгляд в бледное лицо Петерса:

— Ты согласен, товарищ?

Петерс скривился, но утвердительно кивнул:

— Да...

Это «да» Азеф запомнил на долгие годы. Иначе быть и не могло. Впервые тогда, в Карлсруэ, он был на волоске от провала, от крушения всей своей блистательной и фантастической карьеры крупнейшего провокатора русской революции. И «да» Петерса убедило его в том, что испытания, которые встретятся на его пути, он преодолеет, обязательно преодолеет, в силах преодолеть.