Чернее ночи

А тема, которой он сейчас занимается? Тема Азефа? Казалось бы, что в ней нового, История давно уже вынесла свой вердикт — и в то же время, сколько в ней может оказаться неожиданного! Ведь если Герасимов все же сохранил... для себя списки своих лучших агентов, тех, кто не оказался разоблаченным, как Азеф, а продолжал работать в российских революционных партиях, поднимаясь с годами на все более и более высокие посты... И если эти имена вдруг всплывут сегодня... сколько революционных кумиров может пасть, оказавшись вдруг платными агентами охранки! И тогда уж историю революционной России придется переписывать заново, таких разоблачений она не выдержит! И весь мир заговорит о нем, о человеке, имя которого все эти годы так тщательно скрывается, будто этого имени и вовсе не существует. Профессор. И только Профессор.

На панели интеркома зажглась зеленая лампочка. Он коснулся одной из кнопок.

— Господин Профессор, — послышался из аппарата бархатистый, завораживающий голос секретарши: — Господин Дэвид пришел...

— Пусть войдет, — разрешил он.

Появившийся на пороге Дэвид по-военному вытянулся, щелкнул каблуками и чуть ли не собрался рапортовать о своем прибытии, но Профессор, поморщившись, махнул рукою:

— Ну, ну, ну, молодой человек... Вы же знаете, я не люблю солдафонства. Садитесь и рассказывайте. Что вам удалось раздобыть в Бейруте?

— Пока ничего... господин Профессор, — смутился Дэвид.

— Ничего? — В голосе Профессора прозвучало искреннее удивление: — Ведь еще в прошлую вашу поездку в Бейрут вы вышли на нужного нам человека. И до сих пор — ничего?

В его словах слышалось раздражение.

Дэвид выпрямился и вскинул голову:

— Я считал своей задачей изучение объекта и его ценности в связи с поставленной вами задачей. И я...

— Ну и что же? — еще раздраженнее перебил его шеф.

— Это пожилой, очень пожилой человек, — заторопился Дэвид. — Работает хранителем библиотеки русских эмигрантов. Крайне нуждается и, если бы не подачки баронессы Миллер, наверняка давно бы оказался в приюте для бедных.

— А коллекция? Есть ли у него коллекция бумаг, которая нас так интересует?

— Мне кажется... — И, уловив недовольство во взгляде шефа, Дэвид поспешил поправиться: — Скорее всего — да.

В глазах Профессора вспыхнул насмешливый огонек:

— Но... почему же это вам... только кажется?

— Сейчас он наладил дружбу с одним советским и подолгу рассказывает ему о каком-то Азефе и русских жандармах начала нынешнего столетия.

В последнюю их встречу в библиотеке, которую мне удалось прослушать и записать, речь шла о ценных, по словам библиотекаря, документах. Николаев, так зовут советского, он журналист и писатель, просил дать ему возможность поработать с этими документами. Он даже готов купить их...

— И библиотекарь, конечно, отказался расстаться со своей коллекцией? — рассмеялся Профессор. — Да и как иначе? Откуда у советских деньги, да еще в валюте. О покупке Николаевым коллекции даже смешно говорить — библиотекарь знает ей истинную цену. Кстати, кто он?

Не поняв вопрос шефа, Дэвид недоуменно пожал плечами.

— Я спрашиваю, удалось ли вам узнать, кто он по убеждениям? Ну, просоветский, как это сейчас модно у эмигрантов первой волны. Монархист, тоскующий по убиенному большевиками царю-батюшке Николаю Кровавому? Или...

— По сведениям, которые мне удалось собрать в Бей-руте, он — националист. Русский националист...

— Такие себя называют патриотами, молодой человек! — назидательно поправил своего подчиненного Профессор. — Это общая болезнь русских эмигрантов первой волны — ностальгия, тоска по российским снегам, по звону колоколов на храмах, которые уже давно разрушены, по всяким там елочкам-березкам. Примитивное чувство примитивных, выживших из ума существ!

Дэвид с удивлением смотрел на шефа, потерявшего было над собою контроль. Но это продолжалось всего лишь несколько мгновений.

— Итак, молодой человек, — продолжал он уже совсем другим, спокойным и деловым тоном, — наш библиотекарь... кстати, у него же есть имя... что это мы все — библиотекарь да библиотекарь...

— Никольский, — поспешил уточнить Дэвид, — Лев Александрович Никольский. Окончил перед самой Октябрьской революцией Пажеский корпус в Петрограде, в звании подпоручика. В эмиграции в Париже занимался журналистикой, был близок к генерал-лейтенанту жандармерии Александру Васильевичу Герасимову...

Профессор останавливающе поднял ладонь:

— Не пересказывайте мне то, что хранится в памяти наших компьютеров, молодой человек. Пойдем дальше. Вы говорите, что коллекция Никольского, видимо, существует. Что там — нам пока неизвестно. Товарищ Николаев неизвестно с какими намерениями тоже, как и мы, интересуется коллекцией и даже хотел бы ее приобрести, но наш библиотекарь на это пока не идет.

— Он обещал ее Николаеву... завещать! — вдруг вырвалось у Дэвида, будто он только что вспомнил последние слова разговора в бейрутской библиотеке.

— Да?

Лохматые брови Профессора сошлись на переносице и приподнялись: