Чернее ночи

И вдруг я понял: да Никольский и жил в этом заброшенном, полуразрушенном доме! В самом деле — откуда бы ему взять деньги на аренду даже самой крохотной и неказистой квартирки при бешеном росте цеп в нынешнем Бейруте.

— Лев Александрович, — кивнул я в сторону лежащих на столе бумаг. — Видится мне, что у вас есть документы и не менее интересные. Но вот так, можно сказать, на бегу знакомиться с ними — это же профанация, одно расстройство...

— Терпение, господин писатель, терпение и еще раз терпение. Я же обещал завещать вам мою коллекцию. А дней моих, предчувствую, осталось немного. Ой как немного!

ГЛАВА 15

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Евгений Филиппович!

Зубатов распахнул руки, будто собираясь обнять стоящего на пороге «копспиративки» Азефа. — Заждался я вас, откровенно говоря, заждался. Изволили, как всегда, припоздниться чуток. Впрочем, это...

И, пропустив Азефа в прихожую, затворив за ним дверь, продолжал совсем в другом тоне, наставительно:

— ...впрочем, на конспиративную встречу лучше являться с некоторым, не слишком большим, опозданием, чем раньше условленного времени.

Он зашел за спину Азефа и ловко помог ему снять пальто.

— Вы уж располагайтесь у меня здесь поудобнее, побеседуем по-дружески, обсудим, как дела наши с вами на родной земле-то пошли.

Голос Зубатова был красив, мягок, почти ласков, он обволакивал, проникал в самую глубину души и, казалось, мог растопить самое заледеневшее сердце.

— А ждал я вас, чтобы поговорить об Аргунове Андрее Александровиче. Это — человек дела. Организовал «Общество переводчиков и издателей», в 1882 году участвовал в создании нелегального кружка в Московском университете. «Общество», конечно, мы через пару лет ликвидировали, самого Андрея Александровича из университета на два года в тюрьму, а потом на пяток лет в Шушенское, есть такое место отдохновения в Восточной Сибири. Но не успокоился господин хороший, нет. Сейчас партию создавать хочет. Партия социалистов-революционеров называться вроде бы будет. Журнал нелегальный поставить хочет... И тоже название уже придумано — «Революционная Россия»...

— Все это интересно до крайности, — на лице Азефа действительно читался интерес к тому, о чем говорил Зубатов. — Только если вы так обо всем прекрасно осведомлены, чего же вы медлите? Чего еще ждете?

— А ничего особенного! Дело-то пока у нас под контролем, вот когда совсем созреет и оформится, тут мы всех его участников и выберем чистенько, чтобы ни один не ушел. А может быть, и нашего человека, вот вас хотя бы, в организацию введем, не для освещения, нет, для этого у нас сотрудников хватает. А такого, чтобы руководить ею мог... с нашей помощью, разумеется... Вон как вас Житловские рекомендуют здешнему «Союзу социалистов-революционеров».

Он прикрыл глаза ладонью, лицо его слегка напряг-лось, как при чтении нечеткого текста:

«...Человек осторожный и осмотрительный, но не трусливый, который может быть советником во всех практических вопросах». Вот видите, Евгений Филиппович, интеллигенты интеллигентами, а характер ваш поняли — такой, какой он нами для вас задуман. А теперь о вашем споре с марксистами — в защиту народников...

И он опять прикрыл глаза узкой ладонью, словно погружаясь в строки, отпечатанные в его памяти:

— Наш сотрудник сообщает: спор шел о мировоззрении Михайловского, выступали много и горячо, люди были все друг другу известные. Тем сильнее всех заинтересовало выступление новичка — человека толстого, с интеллигентным, скуластым лицом, который, волнуясь, защищал Михайловского от критических нападок со стороны марксистов. Особенно ценной он считал у Михайловского его теорию «борьбы за индивидуальность». Речь продолжалась довольно долго и произвела на окружающих впечатление своей взволнованностью, искренностью и знанием предмета.

— Ну, как, Евгений Филиппович?

Тяжелые губы Азефа полураскрылись в сдерживаемой улыбке.

— Так это же комплименты вам, Сергей Васильевич, а не мне, вашим «теоретикам» — из марксистов и народников, они написали, я заучил... как актер текст хорошего драматурга.

— Но плохой актер загубит творение и самого гениального драматурга! — вырвалось у Зубатова. — А у вас — искренность, волнение, знание предмета... Нет, что ни говорите, сыграли вы превосходно, тем более, если учесть... по вашей работе за границей, что не любите вы не только теорию, но и ораторские упражнения!

— Согласен, — сдержанно признал его правоту Азеф. — Ну и что же теперь? Так я и буду блистать на журфиксах с произведениями ваших «теоретиков»? Болтать вместо того, чтобы заниматься настоящим делом?