Чернее ночи

— Крестьяне... крестьяне. А крестьяне эти чуть ли не поголовные идиоты, и никогда ничего из них не выйдет, рабочие — то же самое, и вообще... вообще-то русский человек — не индивидуален, не личность, и ничего из него никогда не выйдет!

— Ого! — с интересом посмотрел на него Зубатов — таким откровенным он инженера Раскина видел впервые. — А не еврейство ли в вас это говорит, Евгений Филиппович? Как русский интеллигент я знаю свой народ: он темен, забит, консервативен, его можно повести за собою, обмануть... Но смею вам напомнить предупреждение самого Бисмарка: русские медленно запрягают, но быстро ездят! И не дай Бог, если нам не удастся проследить, как они будут запрягать и тем более — не направлять их быструю езду. Тогда...

Он со вздохом опустил взгляд, и по лицу его пробежало облачко:

— Мне тогда, во всяком случае, останется только пустить себе пулю в лоб. А вам...

Неоконченная фраза повисла в воздухе, повисла нехорошо, почти угрожающе, и плечи Азефа вдруг зябко передернулись — он словно увидел Зубатова, распростертого на полу с браунингом в руке, с виском, черным от запекшейся крови...

— Ничего, Сергей Васильевич, — почти дружески, сочувственно улыбнулся он Зубатову: — Кого-кого, а уж это быдло мы с вами укротим. Пусть мадам Селюк и ее «массовики» лбы себе о российскую тупость разбивают. Наше оружие — по-надежнее!

...И опять все пошло так, как задумал Сергей Васильевич Зубатов.

Много лет спустя Аргунов писал в своих воспоминаниях.

«...Азеф принял горячее участие в пашем горе. Оно стало как бы его горем. В нем произошла перемена. Из пассивного соучастника он превратился в активного члена нашего союза».

«Скромным и пассивным «толстяком» вспоминает Аргунов Азефа конца девятьсот первого года.

И наконец-то свершилось то, к чему так хитро вел дело Зубатов.

«Азефу мы вручили все, как умирающий на смертном одре, — писал потом Аргунов. — Мы ему рассказали все наши пароли, все без исключения связи (литературные и организационные), все фамилии и адреса, отрекомендовали его заочно своим близким. За границей он должен был явиться с полной доверенностью от нас, как представитель Союза, рядом с М. Ф. (Селюк). Чувство к нему было теплее, товарищеское, пожалуй, даже чувство дружбы. За эти дни несчастья его активное вмешательство сдружило нас».

Можно себе представить, как ликовал при таком развитии событий Сергей Васильевич Зубатов: в его руках был весь Московский союз социалистов-революционеров, все его руководители и связи с другими народническими группами, договаривающимися о слиянии в единую ПСР — Партию социалистов-революционеров, создающуюся фактически под полным контролем охранки!

Аргунова арестовали через две недели после отбытия Азефа за границу с чрезвычайными полномочиями от московских социалистов-революционеров. Два с половиной года тюрьмы и ссылка, окончившаяся только с побегом, — так пришлось Аргунову и его жене расплатиться за «полную доверенность» Азефу, и за «теплое, товарищеское чувство, пожалуй, даже чувство дружбы к нему».

Но все это было позже, много позже. А в самом конце девятисотого года инженер Раскин, он же Иван Николаевич (такую конспиративную кличку получил он теперь у соратников по будущей партии) уже развивал бурную деятельность за границей. Полномочные представители народовольческих групп встречались то в Берне, то в Париже, то в Берлине, куда, как всем было известно, инженер Азеф прибыл в длительную служебную командировку от Всеобщей электрической компании для стажировки на берлинских заводах. Командировка (этого уже никто не знал) оплачивалась Зубатовым.

«В Берлине и Париже я попал в центр»,— хвастливо докладывал инженер Раскин своему начальству. И действительно, ему удалось близко сойтись с виднейшими лидерами только что созданной партии — с Виктором Черновым (Олениным), блестящим публицистом и идеологом ПСР, с Михаилом Гоцем, главным организатором партии, Екатериной Константиновной Брешко-Брешковской, как тогда ее называли соратники — «святой дух революции», и, конечно же, с самим Григорием Гершуни.

Нет, Иван Николаевич никакого выдающегося вклада в создание Партии социалистов-революционеров лично не внес — лишь участвовал во встречах и переговорах представителей российских и заграничных групп и группировок, в основном «представительствуя» от имени полу-разгромленного Зубатовым Московского союза и больше слушал, чем говорил. Дело было теперь лишь в формальностях: все обговорено и согласовано заранее и практически подготовлено еще в России Брешко-Брешковской и Гершуни, разделявшими между собою задачи соответственно своим темпераментам: по России ездили они порознь — впереди неукротимая Екатерина Константиновна — агитировала, поднимала революционные настроения, а являвшийся следом за нею Гершуни ставил дело на организационную, профессиональную основу. И за границу-то он явился не с пустыми руками — представителем организаций всего Юга и Северо-Запада России.