Чернее ночи

Сам «генерал ВО», занятый, по его словам, важными партийными делами, обещал приехать следом — в декабре, чтобы в случае необходимости внести в действия руководимого Савинковым отряда необходимые коррективы. Атаковать карету Плеве намечалось бомбами, то есть повторить сценарий убийства в 1881 году Александра II Освободителя.

Шли первые недели «похода». «Наблюдатели» действовали довольно успешно — Плеве, как говорится, вписывался ими «во время и пространство», но Савинков нервничал...

... — От Ивана Николаевича не было ни вестей, ни указаний, — волнуясь, рассказывал он Гоцу и Чернову, сидя на стуле посреди кабинета вождя Партии социалистов-революционеров: — Мы работали в полной неизвестности — Иван Николаевич и сам не приезжал, и не отвечал на наши письма, и никого от себя не присылал. Похоже, что в чем-то случился провал, что-то пошло не так, как мы ожидали. Потом мы обнаружили — или нам показалось, — что за нами следят...

— И нервы не выдержали? — участливо подсказал ему Гоц.

— Не выдержали, — побледнев, признался Савинков.

— И вы распустили по своей воле отряд и бежали сюда, в Женеву! — мрачно констатировал Чернов. — Бежали, спасая свою шкуру...

Савинков опустил голову, уставил взгляд в пол.

— И этим вы показали, что у вас нет мужества! Мужества инициативы, мужества самостоятельного решения, мужества самостоятельной мысли, если уж говорить прямо! — клеймил его Чернов, любуясь (в душе) тем, как это красиво у него получается.

— Спокойнее, Виктор, спокойнее, — мягко вмешался в разнос Гоц и тут же предложил, видя, что Чернов не намерен выходить из роли сурового обвинителя: — Я думаю, мы сейчас Павла Ивановича... Я не ошибся, товарищ Савинков, так ведь вас называют в партии? ...отпустим отдохнуть, собраться с мыслями. А сами пока свяжемся с Иваном Николаевичем, выясним, в чем дело. Насколько мне известно, он жив-здоров, и ничего с ним не случилось. Так что, товарищ Савинков, побудьте пока в Женеве, держитесь к нам поближе, но постарайтесь пока никому из товарищей на глаза не показываться. А мы постараемся выяснить, что все же произошло... Я уверен, что тут какое-то недоразумение...

Савинков встал. И в глазах его Гоц увидел тоску и смятение, смешанные со жгучим стыдом.

Когда дверь за Савинковым закрылась, Чернов, сидевший все это время на диване рядом с письменным столом, вскочил и забегал по кабинету:

— Ты слишком добр, Михаил, слишком либерален! От таких, как Савинков, надо избавляться сразу же, как только они срывают поручение партии. А уж из Боевой Организации гнать его надо немедленно, дезертир всегда останется дезертиром, дурным и заразительным примером для окружающих. И ты как хочешь, но я буду настаивать на этом, пусть только выяснится, что произошло с Иваном Николаевичем...

— И все же, — задумчиво заговорил Гоц, — сердцем чувствую: в Савинкове что-то есть... может быть, даже — гениальное. Вот сейчас наши глаза встретились... И знаешь, я почему-то сравнил его про себя с надломленной скрипкой Страдивариуса. А помнишь, как он пришел к нам прошлым летом? Как просился в террор? Тогда и ты поверил в него.

Смертельно больной Гоц оказался куда более дальновидящим, чем Виктор Чернов, настаивавший на немедленном исключении Савинкова из ВО как труса и дезертира. Позор, пережитый Савинковым в конце девятьсот третьего — начале девятьсот четвертого года, имел большое значение для ужесточения и укрепления его характера.

Владимир Михайлович Зензинов, впоследствии видный член ПСР и член ее ЦК, еще будучи «простым боевиком», получившим блестящее философское образование в Германии, вспоминал о периоде становления личности Савинкова, того Савинкова, которого мы знаем сегодня:

«...C удивлением, с недоумением мы услышали от Савинкова, что его категорическим императивом является воля Боевой Организации. Напрасно мы ему доказывали, что воля более или менее случайных лиц не может сделаться для человеческого сознания нравственным законом, что с философской точки зрения это безграмотно, а с моральной — ужасно. Савинков стоял на своем».

Волю ВО в те годы для Савинкова выражал ее единоличный руководитель Азеф, который, по словам одного из современников, покорил Савинкова «полным отсутствием внутренних колебаний и разъедающих душу сомнений». Вообще же из видных боевиков того времени влиянию «генерала ВО» не поддавался лишь Макс Швейцер. Тот же современник, говоря о роли Азефа в формировании личности Савинкова, подчеркивал, что «понятие» чести у Савинкова было чисто офицерское, — и оно входило важным составным элементом в ту психологию «революционных кавалергардов», которую внедрял в ВО Азеф и которая наиболее яркое выражение получила в настроениях Савинкова.

ГЛАВА 25

Новый начальник, Леонид Александрович Ратаев Азефу понравился сразу же. В своей уютной, по-холостяцки безалаберной парижской квартире он встретил Азефа, как старого знакомого. Впрочем, они и были старыми знакомыми — еще по Петербургу, который Леониду Александровичу пришлось оставить отнюдь не по своей воле, за границу его выставил — с глаз долой! — сам Плеве.