Черняев 1985

Вчера было партсобрание по подготовке к работе с иностранными делегациями на празднике Победы. До 10 делегаций едут. Докладчик Шапошников. Убогий он все таки. К тому же не удержался, чтоб косвенно не задеть меня: мол, в Англии (курирую я) плохо отмечают 40-летие. Все это заметили и выглядел он смешно.

Перед залом, где было собрание, развернут стенд ветеранов, парные фото, - каким был во время войны и каков сейчас. Говорят, что я меньше всех изменился. Кстати, оказывается, я среди наших 30 ветеранов был во время войны в самом большом чине - капитаном.

Утром пришла открытка от Феликса (школьный друг). Поздравляет с Победой. Вспоминает, как мы переписывались, когда я был на Северо-Западном фронте, а он в Средней Азии (выслали из Москвы по подозрению, что он немец, Зигель ведь!). Да, я помню об этом, а также и том, что никогда у меня не возникало чувства превосходства, пренебрежения или обиды (гнева) к своим школьным друзьям за то, что они почти все в тылу, а я - на войне.

Перебираю в эти «победные» дни скудные свои фронтовые фотографии. Волнуют. Хорош я был таки. Офицер - еще до того, как командиров Красной Армии назвали офицерами. А было мне к концу войны не полных 24 года. Товарищи из партбюро, которые организовали упомянутый фотостенд ветеранов зашли спросить, на какой должности я кончил войну. Я сказал: «Замначштаба стрелкового полка. А что?»

- Видите ли, Анатолий Сергеевич, мы с тем же ходили ко всем другим ветеранам. У Кудачкина (он - Герой Советского Союза) спросили, сколько тебе было лет, когда ты, старший лейтенант, командовал батальоном? - 21 год, -отвечает. Мы спрашиваем: «А доверил бы ты командовать батальоном нынешнему 21 - летнему парню?» Отвечает: «Вы что, в своем уме?»

В самом деле, странная перемена в поколениях с тех пор.

3 мая 85 г.

Что бы я ни делал, с кем бы я ни общался, о чем бы я и говорил, все время бьется во мне мысль: а что я такое в горбачевском смысле? На что я способен? Смог ли я быть полезным профессионально (в деле), если б мне доверили вести его по- горбачевски? Не уверен я в этом. Но попробовать хочется, тем более, что Пономарев совсем не годится, у Загладина не хватило бы партийности (смелости, честности, рисковости), у Брутенца хватило бы ума, но не характера, - здесь нужен русский характер. Ну, и так далее.

Интересно, что станется с нашим заведением (пономаревским) на съезде и после него?

5 мая 85 г.

Вчера я читал письмо Рейгана Горбачеву (ответ на письмо Горбачева от 24 марта). Нахально и умно составлен текст. Его команда цинично отстаивает свои интересы. Но дело не в этом, а в том, что мы на фоне этого письма выглядим слабо. Потому что Горбачев идет еще по проторенной Громыкой дорожке (и упускает из рук внешнюю политику).

Мы не наилучшим образом повели себя в деле с убийством Николсона, и Рейган прижал нас.

Мы недальновидно завязались на космических исследованиях, требуя прекращения их в качестве условия продуктивности в Женеве. И здесь они нас загоняют в тупик. Горбачев лично теперь заангажировался на этом требовании. И если ему придется спасать Женеву, то он будет уже отказываться от своего (а не громыкинского) требования.

Поймал нас Рейган и на нелепом намеке о неприемлемости «двух языков» в отношениях друг с другом: один для пропаганды, другой - для внутреннего пользования, например, в переписке Президент-Генсек. Ведь вы же, парирует Рейган, всегда были за идеологическую борьбу!

Словом, не очень сильно получается. А все потому, что тут до революционного подхода еще дальше, чем во внутренних делах.- , до отказа от пропагандистского подхода к политике. И еще остается неясность в отношении наших международных возможностей.Прочел доклад, с которым выступит Горбачев 8 мая во Дворце Съездов. Очень сильный текст, местами просто волнующий и очень точно выверен, как с точки зрения политики, так и с точки зрения вкуса, стиля.

Написал записку Пономареву: «Очень сильный текст». Тот звонит. Ему моя, оценка, конечно, не понравилась, так как «сильные тексты» могут быть только у него самого, а если они слабее чьих-то, то виноваты консультанты, я, исполнители, которые плохо реализовали его замечания и идеи. Я предвидел такую реакцию и специально так написал - «из злорадства».

Пономарева интересовало и другое: как горбачевский доклад сочетается с его, Б.Н.овой , статьей в «Проблемах мира и социализма», которую он с таким упорством и самомнением проталкивал. Я его успокоил: мол, по идеям не расходятся, но по структуре и характеру текста отличается существенно. Хотелось мне и тут уязвить: мол, Горбачев более вежливо обошелся с Рейганом и американским империализмом, не занимается предсказаниями о неизбежной победе социализма во всем мире (я все это предлагал ослабить и даже выбросить, он пренебрег). Однако, если б я это сказал, он заставил бы меня тут же «отметить» места, которые вызывают сомнения. А мне надо было бежать на свидание, и я смолчал.

11 мая 85 г.