Чернильное сердце

– Кокерель, отрежешь язык каждому, кто хоть пикнет, пока Волшебный Язык читает! – сказал Каприкорн, и Кокерель, достав из-за пояса нож, оглядел шеренгу, как будто подыскивая себе первую жертву.

В церкви наступила мертвая тишина. Стало так тихо, что Мегги казалось, она слышит дыхание Басты у себя за спиной. Но возможно, ей это померещилось от страха.

Подручные Каприкорна, судя по их лицам, тоже были подавлены. Они смотрели на Мо враждебно и немного опасливо. Мегги прекрасно понимала их состояние. Что, если один из них исчезнет в книге, которую Мо так нерешительно листает? Сказал ли им Каприкорн, что такое возможно? Знает ли он сам об этом? А вдруг произойдет то, чего боится Мо: если исчезнет она, Мегги? Или Элинор?

– Мегги! – шепнул Мо, словно прочитав ее мысли. – Держись за меня. И ни в коем случае не отпускай, хорошо?

Мегги кивнула и одной рукой ухватилась за его свитер. Как будто это могло помочь.

Наконец Мо нарушил тишину:

– Кажется, я нашел нужное место.

Он бросил последний взгляд на Каприкорна, посмотрел на Элинор, откашлялся – и начал.

Все исчезло: красные стены церкви, лица подручных Каприкорна и сам Каприкорн на своем кресле. Остались только голос Мо и картины, которые сплетались из букв, как ковер на ткацком станке. Если бы Мегги могла возненавидеть Каприкорна еще больше, то сделала бы это сейчас. В конце концов, именно он виноват в том, что Мо все эти годы ей ни разу не читал. Сколько всего он мог бы наколдовать для нее своим голосом, придающим каждому слову особый вкус, а каждому предложению неповторимую мелодию! Даже Кокерель забыл про свой нож и языки, которые должен был отрезать, и с отсутствующим взглядом слушал. Плосконос смотрел с таким восторгом, как будто прямо через окно в церковь на всех парусах вплывал пиратский корабль. Все молчали.

Не слышно было ни звука, кроме голоса Мо, который пробуждал буквы и слова к жизни.

Только один человек, казалось, оставался совершенно невосприимчивым к волшебству. На лице Каприкорна не было выражения, он глядел на Мо тусклыми глазами и ждал, когда в благозвучии слов зазвенят монеты и послышится стук отсыревших ящиков, набитых золотом и серебром.

Мо не заставил его долго ждать. Когда он читал о том, что в темной пещере увидел Джим Хокинс, мальчик, которому в книге почти столько же лет, сколько Мегги, произошло чудо:

Золотые монеты с головами Георга или одного из Людовиков, дублоны, двойные гинеи, муадоры и цехины, монеты с изображениями всех европейских королей за последние сто лет, странные восточные монеты, надписи на которых были похожи не то на спутанную пряжу, не то на паутину, круглые монеты, квадратные монеты, монеты с дыркой посередине, как будто их носили на шее, – в этой коллекции нашли свое место все возможные деньги, отлитые из золота. Сосчитать их было невозможно: их было столько, сколько листьев осенью под ногами. Мне так часто приходилось нагибаться, что заныла спина, и сортировать так много, что заболели пальцы.

Служанки еще стирали последние крошки со столов, когда по полированному дереву вдруг покатились монеты. Женщины от неожиданности отшатнулись, уронили тряпки и всплеснули руками. Золотые, серебряные, медные монеты, звонко ударяясь о каменный пол, падали им под ноги. Под скамейками росли кучи золота. Несколько монет докатилось до лестницы. Подручные Каприкорна вскочили, чтобы поднять ударившиеся об их сапоги золотые, но тут же отдернули руки. Ни один не решался прикоснуться к заколдованным сокровищам. А как еще можно было назвать золото, взявшееся из бумаги, печатной краски и человеческого голоса?

Стоило Мо закрыть книгу, как золотой дождь прекратился. И Мегги заметила среди сокровищ кучки песка и несколько торопливо расползавшихся синеватых жучков. Из кучи крошечных монет показалась голова изумрудно-зеленой ящерицы, которая высунула трепещущий язык из угловатой пасти и застывшими глазами стала озираться вокруг. Баста метнул в нее нож, как будто вместе с ящерицей хотел пронзить сковавший всех страх. Но Мегги вскрикнула, и животное успело ускользнуть. Клинок ударился о камни. Баста вскочил, поднял нож и угрожающе направил его на Мегги.

В этот момент Каприкорн, у которого был по-прежнему равнодушный вид, как будто ничего особенного не произошло, поднялся и, бренча кольцами, покровительственно захлопал в ладоши.