Чёрно-белая сказка

Раз мы поехали на поезде в Умгабабу, на единственный открытый для нас пляж. Джабулахни осталась дома, мы не могли её взять. В вагоне мы сидели в половине для цветных. Дети взяли мяч и играли. Мяч укатился на белую половину вагона. Кондуктор кричал за то, что дети устроили такую игру. Цветной мяч так и остался лежать под скамейкой. Мы не смогли поднять его.

Другой раз мы поехали с соседкой на её дребезжащей машине в библиотеку. Мы хотели взять детям книги, потому что школы в наших кварталах уже тогда никуда не годились, школы для будущих рабов. Мы хотели, чтоб дети больше читали, а не превращались в стада глупцов.

Нам пришлось остановиться на заправке и залить топлива. Дети захотели в туалет, но нам не разрешили войти. Подруга, она была бешеная, осыпала работников перчёной бранью, а потом сказала своим детям сходить прямо посреди заправки. Я не могла её успокоить. Её дочери умирали со стыда, но сделали это, горячие струи потекли по пыльной земле прямо к колонке. Заправщики сказали, что вызовут полицию, и мы едва ноги оттуда унесли.

– Зря ты так, – сказала я, – они и так считают нас животными.

– Пусть сгорят вместе с заправкой, – сказала она. – Я заплатила деньги за бензин и могу делать, что хочу.

Мы приехали в библиотеку, но перепутали вход и зашли не в наше отделение. Там не было таблички. Женщина, за стойкой, одарила детей таким презрением и ненавистью, таким холодом, что на обратном пути они молчали, не смеялись и не возились, как обычно.

– Почему они так ненавидят нас? – спросила старшая девочка в гробовой тишине.

– Не хотят делить с вами алмазы и золото. Хотят сами есть богатство нашей земли, чтоб мы, как черви, ползали в их шахты и приносили в зубах добычу. Ведь этому вас учат в школе? – сказала подруга.

Мы молчали, оглядываясь на сверкающий на солнце город. За окном мелькали рассыпанные вдоль шоссе жестяные лачуги.

Потом подруга перестала ругаться и заговорила холодно, как в радиопередаче.

– Соседок, горничных, арестовали во время обеда в парке. У них не было пропускной книжки. А они работали через дорогу, просто вышли поболтать. Мужчины не знают, что делать. Дети плачут, матери не вернулись домой. Может быть, их отправили на бесплатные работы в поле. Оума, они уничтожают нас заживо. Мы не должны мириться с этим.

– У нас все равно нет такой вещи, как выбор, – сказала я.

– Тебе протыкают глаза, но ты должна смотреть, – сказала она.

В те дни в Кейп-флетс помогали друг другу, чем могли, жили одной семьёй. Помню, к нам новые соседи приехали с фермы. Они приехали сначала зарабатывать на еду своим коровам, потому что коровы больше не могли пастись, где им нравилось – всю землю вокруг фермы передали белым.

Новые соседи собрали денег и повезли животным корм. Пока их не было, коровы и курицы ушли из разрушенных загонов. Всё исчезло с их участка, и они вернулись в Кейп-флетс. Потом они ещё раз ездили на свою ферму, и говорили, что белый человек построил сараи на могилах их предков, а им показал клочок бумаги, как доказательство его прав.

К нам приезжали и приезжали люди. Казалось, что мир вокруг безмерен, раз поставляет стольких людей в пригород. Люди рассказывали нашу же историю:

– Стук полиции вырвал нас из сна, от этого стука дрожала посуда в буфете. Мы одевались, пытаясь вспомнить, что сделали не так. И вспоминали: мы сами и есть преступление. Из нашего дома выносили всё до последней тряпки.

Многие молодые уже не помнили прежнюю жизнь. Часто можно было слышать:

– Я устроился садовником, узнал, что город не состоит из пыльных безлесных районов. Люди живут в зеленых кварталах с мощеными дорогами и тротуарами, в роскошных домах с садами, бассейнами и теннисными кортами.

Эти слова мог произносить один рот, но они принадлежали всем.

А у Джабулахни в те дни открылся дар излечения людей. Целыми днями у нашего дома толкались калеки, матери с младенцами, жёлтыми от лихорадки, в малярийном поту и судорогах. Люди тянулись со всего мыса Флетс – из Бонтехевеля, Хайелитши, Ланги, Маненберга. Она сидела тонкая, как тетрадный лист. Я приказывала ей перестать принимать этих бродяг. Я кричала:

– Они уже выпили тебя до дна!

Она лишь тихо отвечала:

– Мама, как можно жить, как можно отдыхать, когда по земле течёт река страдания? Ведь мне не трудно помочь им.

Она тратила свой дар день за днём на всех нищих, которые часто забывали благодарить её.

Я же работала неполный день в индийском магазине одежды. Судха, подруга детства, уговорила своего отца взять меня на работу. Индийцы тоже считались цветными, но всё-таки их дела шли лучше нашего. Они были промежуточным звеном в запутанной сети расизма. Они думали о возвращении на свою землю, которая стала свободной.

Я работала, продавала ткани. Работала в субботу, иногда в воскресение, когда проводили инвентаризацию. Мы собирали деньги на колледж старшей девочке, хотя заведения для чёрных были очень плохими, это было лучше, чем ничего.