Черно-белое кино

невежественных вымыслов и сплетен

так долго окружали ваше имя

и сколько вам пришлось перестрадать.

Но ваш великий тезка, Иоганнес,

о вас так мощно возвестивший миру,

вас понял,

и простил великодушно,

и оправдал,

и, оградив от ада,

он вашу душу отдал небесам.

А буду ли и я оправдан тоже

за боль,

что и без умысла,

невольно,

а все-таки я причинил кому-то,

за то, что жизнь

хотел начать сначала,

что молодость вернуть себе пытался,

когда виски припорошило снегом, —

за все это я буду ли прощен?

Иронический человек

Наверно, тот, кто кается,

притом

себя и чище мнит,

и благородней?..

Фауст

Уж будь бы здесь хозяин преисподней —

вы б этак не изволили шутить!

Поэту.

Но я от вас никак не ожидал!

Вас ад страшит, мой друг, —

но разве надо

стремиться в рай

или страшиться ада,

когда мы носим их в себе самих!

Поэт

В себе, в себе…

Не знаю, может быть,

мы это пламя сами раздуваем,

лишь чиркни спичкой —

и уже пылает,

но спичку-то

не сами поднесли…

Фауст

А вы, мой друг, зловещего огня

не раздувайте…

Время быстротечно,

и пусть ваш рай

пребудет с вами вечно,

и пусть ваш ад

сгорит в своем огне!

Давайте лучше рейнского глотнем

и двинемся —

дорога будет длинной,

к тому же и свиданье с Катериной

вам не сегодня завтра предстоит.

Квадратный человек

То «рай», то «ад»! Ну, прямо спасу нет!

Куда начальство смотрит!

Дали волю

тут всяким разным…

Хватит! Не позволю!

По мановенью Фауст а превращается в пустую винную бочку.

Голос из бочки Отставить!

Запрещаю!

Прекратить!

Рисунок

И когда мне захотелось рисовать,
и руки мои потянулись
к бумаге и краскам,
как руки голодного тянутся к черствому хлебу, я взял акварельные краски, бумагу и кисти,
и, замысла своего
пока еще не зная сам,
я стал рисовать три руки, растущие из земли,
три руки,
обращенные к небу,
к беззвездным ночным, чернильно синеющим, небесам.
Я не жалел ни труда и ни сил,
ни бумаги, ни акварели,
то ультрамарин, то охру и умбру поочередно беря.
И одна рука получилась маленькой
и почти изумрудно-зеленой,
как лист в апреле,
а вторая чуть больше (зеленое с красным),
а третья большая
и красная,
как последний лист сентября.
Я творенье свое разглядывал,
еще не совсем понимая,
что бы это все означало,
но после я понял, вглядевшись внимательнее
в эти руки,
растущие, как деревца,
что они последовательно означали собою – начало,
и – продолженье начала, и – приближенье конца.
И все это выразилось теперь
с отчетливостью такою,
как утреннее облако отражается
в тихой рассветной реке.
И я понял, что замысел,
который движет нашей рукою,
выше, чем вымысел,
который доступен нашей руке.
И поэтому вовеки не будет наш труд напрасным,
а замысел —
праздным,
и будет прекрасным дело, которое изберем,
и все наши годы – лишь мягкие переходы
между зеленым и красным,
перемены погоды между апрелем и сентябрем.

«– Кто-то так уже писал…»