Черно-белое кино

Я спешил из Москвы на дачу: запалю камин, возьму книжечку… Но на дачу не попал: путь к моему участку пресекал снежный вал. Это, надо думать, обиженный Вова подбил бульдозериста завалить дорогу. Машину на юру не оставишь – у кого бы переночевать? Вспоминаю: где-то здесь обитает еще один зимогор, некто Кириллов? Поехал искать. И тут из-за поворота на меня вылетел рыжий овчар с черным подбоем, запряженный в шлейку, – пес тянул за собой компактного седого лыжника в желтом костюме “Адидас”. Я приоткрыл окно:

– Не подскажете, как найти Кириллова?!

– Стоять, Гром! Зачем вам Кириллов?

Пес зарычал.

– Отставить, Гром!

Я вышел из машины, поведал о своей печали.

– Ай да Вова-дурачок, – покачал головой лыжник. – Какой глупый. Кириллов – я. Поступим так: поезжайте вперед, садовое товарищество “Полет”, дом пять. Правда, там… дама, так сказать…

Слова Кириллова заглушил рев самолета: среда – полетные дни в Кубинке. Оставляя дымный след, над нами промчался шустрый “ястребок” с длинной шеей, низким клювом и маленькими, прижатыми к заду крыльями. Вернулся, едва не сбрив лес, взмыл вверх и стал выкрутасничать. Кириллов приложил ко лбу ладонь козырьком: “Двадцать девятый… – и пояснил нежно: – Микоян”.

У Кириллова оказалась простая деревенская изба с побеленной русской печью, в которую было вмазано зеркальце, как у Мелеховых в “Тихом Доне”. Интерьер городской. Над тахтой – кортик. На столе коньяк, закуска.

В сенях затопал Гром, боднул дверь головой и прыжком забрался на диван, согнав меня на стул. А вскорости хозяин воткнул лыжи в сугроб под окном и вошел в дом.

Притянул поплотнее дверь, где спала “дама”.

– Ниночка. Фельдшер, а торгует в Москве на рынке. Сын наркоман. Все деньги на лечение.

Он закрыл тему и позвонил бульдозеристу:

– Ты что натворил на “Соколе”?! Создал затор, так сказать… Если пожар – машина не проедет. Тебя, дурака, посадят, не Зайца.

Гром с дивана протянул хозяину лапу, как для поцелуя. Кириллов осторожно выдрал намерзшие между собачьими пальцами ледышки. Поднялся, вымыл руки, провел ладонями по короткой седой стрижке – Чарльз Бронсон из “Великолепной семерки”, такой же скуластый, узкоглазый, только постаревший и без усов. И одновременно Максим Максимыч из “Героя нашего времени”.

Я посмотрел на кортик:

– Моряк?

– Летчик… Полковник.

Гром слез с дивана и сунул морду в колени хозяину.

– Ревну-ует. – Кириллов погладил его по крутой башке. – Нехорошо, Гром… Военный пес, а ведешь себя, так сказать, прям барышня в положении.

Гром с ворчанием вернулся на диван.

– Капризный товарищ, – сказал я осторожно.

– У него шумы в сердце обнаружили. – Кириллов обновлял стол. Руки его не суетились.

– А как же лыжи? – спросил я.

– Без лыж не может – ругается.

Кириллов родился в чувашской деревне. Летал по полной программе: горел, обледеневал, катапультировался. Кандидат военных наук. Преподавал в академии. Ему за семьдесят. Пятнадцать лет как председатель садового товарищества. На выходные приезжает жена, начальница на Метрострое. Сейчас у него гостит сын Сережа от первого брака, инвалид: не вписался на машине в поворот, еле выжил. Недавно Кириллову удалили аденому простаты, он, опасался, что, “так сказать”… Теперь с помощью Нины не опасается.

Ночевал я на печи, как в кино. Утром Кириллов приседал, скакал на пятках. Поднял за ножку стул на вытянутой руке. В итоге опрыскался приятным одеколоном. Мимо печи, хромая, прошел Сережа, высокий, широкоплечий, похожий на моего сына Димку. Я поздоровался – он обернулся: один глаз был забран черной заплатой, левая рука кончалась перчаткой – протез. Он кивнул отцу, молча поел. Проходя мимо меня обратно, спросил таинственно:

– У вас кобель воды много пьет?..

Мочевой пузырь звал меня на волю, но появилась Нина, миловидная крашеная блондинка с навсегда уставшим лицом. Я утянулся назад. Неуверенно держась за голову, она оглядела безнадежный утренний стол.

– Ничего не осталось?

Все! Невтерпеж! Я спрыгнул с печи как был, в кальсонах.

– Ой! – вскрикнула Нина, запахивая полу мужского халата.

– Познакомься, Ниночка, – сказал Кириллов, протягивая мне новую зубную щетку в чехле. – Сергей Каледин, так сказать. Писатель.

Я кивнул и бегом на выход.

– Писатель! – крикнула вдогонку Нина. – Пусть Саша на мне женится…

Моя жизнь изменилась. Теперь, когда я сатанел на даче от бесконечной зимы, летел к Кириллову: “Здравия желаю, господин полковник! Рядовой Каледин без вашего приказания прибыл!”

Поначалу меня раздражала его манера реагировать на мои слова через паузу и как бы с сомнением. Если мои байки ему неинтересны и он слушает просто из вежливости – незачем мне с ним и нюхаться. Но скоро дошло: ведь он же не просто пенсионер-огородник, он полжизни носился там за облаками, обгоняя собственный звук, ему повышенная возбудимость противопоказана.

Александр Кириллович Кириллов – летчик, мой сосед по даче, 2009  г.