Черно-белое кино (сборник)

Сколько помню себя, помню очереди,
и писать мне не стыдно про очереди.
Я в них тоже входил со словами:
– Кто последний? Я буду за вами! —
В этих бденьях участвовал ранних.
В спор вступал о последних и крайних.
Как слова те из песни я выброшу?
Ничего такой песней не выражу.
Если слово из песни я выкину —
я порву лучше песню и выкину.
Вы не все еще кончились, очереди, —
ничего украшать не хочу.
Но иное у века на очереди,
и иное ему по плечу.
И горбушечка та первородная,
подгоревшая до черноты,
как луны сторона оборотная,
только так и видна – с высоты.
Мы не всех еще вдоволь насытили,
но, как знаменье этого дня,
поднимают ракеты-носители
над обидами века меня.
Он клокочет в радарных экранах.
Он под пули идет в полный рост.
Старый спор о последних и крайних,
он еще и сегодня непрост.
Не последние мы и не крайние —
вон их сколько за нами идет!
Звезды первые. Ранние-ранние.
Между звездами мама идет.
Ее волосы белые спутаны.
Белый бинт на ногах ее сбит.
Рядом с нею идут ее спутники
по высоким ступеням орбит.
Ее туфли широкие стоптаны.
Темной ниткой очки скреплены.
Всех светил оборотные стороны
сквозь очки моей маме видны.
Она хлеб от себя отрывает
и, шагая по той крутизне,
Море Ясности мне открывает,
дарит Море Спокойствия мне.
И светлеет луна, остывая
на ладони ее дорогой,
как дымящийся круг каравая,
как грядущего хлеб даровой.

Кинематограф (1970)

Вступление в книгу