Черно-белый сад

Десять лет! Десять лет будут вычеркнуты из жизни! Ей только что, в июле, исполнилось тридцать! В свой юбилейный день рождения она подвела итоги и была вынуждена признать их неудовлетворительными. Другие к этому возрасту уже успели многого добиться. Маша Пономарская выставляется в Гамбурге, Копенгагене и еще много где. Картины ее идут нарасхват, заказов выше крыши, раз в месяц где-нибудь всплывает интервью с Машей. У Маши яркая насыщенная жизнь. Инна Пытелько открыла собственную дизайнерскую студию и тоже не бедствует. Славик Филиппов – доцент в Сурике…[1] Справедливости ради, Катерина брала для сравнения тех, кто добился всего сам, без клановых связей и папиного кошелька. У нее в активе было только несколько удачно проданных картин и парочка статей в газетах, где ее называли «подающей надежды». Подавать надежды можно в начале пути, до тридцати лет. В промежутке от тридцати до сорока подавать надежды стыдно, а после сорока и вовсе позорно. После сорока надо пожинать плоды и примериваться к лаврам, чтобы почивать на них с максимальным удобством. К лаврам? Как бы не так! К нарам придется примериваться, Екатерина Аркадьевна! Придется привыкать к баланде и прочим атрибутам тюремной жизни. Ей сейчас тридцать, через десять лет будет сорок. Она выйдет на свободу постаревшая, подурневшая, возможно, что и больная, ведь тюрьма – это не санаторий. И ничего она больше не добьется. Жизнь из увлекательной игры превратится в унылое существование. Увлекательной игры… Доигралась ты, Катюша! Екатериной Аркадьевной Катерина называла себя в минуты недовольства, а Катюшей – на самом пике антипатии к себе самой. «Катюша» воплощала все самое противное в ее характере. В данный момент – доверчивость, граничащую со слепотой, и легкомыслие, сильно смахивающее на кретинизм.

«Цыганка с картами, дорога дальняя…» – зазвучало в ушах. Катерина увидела себя в отвратительном черном ватнике и не менее отвратительных штанах. В толпе таких же черных теток она шла по заснеженной дороге в лес, на работу – валить деревья. Вороны на снегу… Катерина тряхнула головой, отгоняя наваждение, еще раз сглотнула, хоть и нечего было сглатывать, потому что в горле пересохло от ужаса, и спросила:

– А минимально – сколько?

Голос был чужим, незнакомым, хриплым и вообще все было чужим, как во сне. Но о том, что это не сон, свидетельствовало нывшее от щипков бедро.

– Ну-у… – следователь посмотрел на потолок, словно надеялся прочесть там ответ. – Трудно сказать, потому что решает суд… Но в лучшем случае, при условии чистосердечного признания и максимальной помощи следствию, можно рассчитывать на три года. Но это только в лучшем случае! – следователь многозначительно поднял указательный палец. – Если вдобавок ко всему вы произведете благоприятное впечатление на судью.

– Три года чего? – невнятно спросила Катерина, но следователь сразу ее понял, видимо, ему постоянно приходилось отвечать на такие вопросы.

– Три года колонии, – сказал он так просто, словно речь шла о чем-то обыденном. – На условный срок в вашем случае рассчитывать не стоит. Это все равно что… – следователь обвел глазами свой кабинет в поисках подходящего сравнения и остановил взгляд на графине с водой. – Это все равно что в моем графине жемчуг найти…

«Уж не на взятку ли он намекает?» – подумала Катерина. Но следователь смотрел не так, как обычно смотрят намекающие. Ни лукавинки, ни многозначительности, ни затаенной угрозы в его взгляде не было – одна только усталость. Глаза у следователя были серыми, под цвет костюму. Или костюм был под цвет глаз – все едино. «Железный Дровосек, – с неприязнью подумала Катерина, творчески смешав в своей бедной головушке Железного Феликса, стальную серость глаз следователя, серый костюм и свою недавнюю мысль о лесоповале. – Унылый Железный Дровосек сидит в своем душном унылом кабинетике и рубит под корень людские жизни своим остро заточенным топором». То, что вместо топора в руке у следователя была дешевая пластмассовая ручка, ничего не меняло. Творческие натуры не имеют привычки дотошно сверяться с реальностью. Сказано топор, значит, топор. Катерина даже стук услышала. Резкий, отрывистый, холодный стук. Тук-тук-тук.

Оказалось, что стучали в дверь.

– Да! – слегка повысив голос, сказал следователь.

Дверь плавно открылась. На пороге стоял плечистый мужчина в форме. Мужчина был высоким, поэтому сидевшей Катерине не было видно его погон. Да и не сильно интересовали ее погоны. Куда интереснее было сочетание горбатого носа с чеканным, будто высеченным из мрамора подбородком. Согласно физиогномике, горбатый нос свидетельствует о великодушии, а твердый подбородок – о волевом характере. Великодушный сильный мужчина с фигурой атлета – это же идеал! И не только с точки зрения искусства. Если же еще у него и голос приятный…

– Пошептаться бы, – замечательным бархатным баритоном сказал мужчина и добавил: – Срочно.

– Подождите, пожалуйста, в коридоре, – попросил Катерину следователь.