Чернобыль. Большая ложь

Дома возле луга с другой стороны колючей проволоки – свободно растянувшееся вдоль речки Уж село Новое Шарне. После катастрофы в Чернобыле его больше нет. Мертвое. Такая же печальная участь постигла еще три здешних деревни – Долгий Лес, Мотыли, Омельники. Из печати мне было известно, что летом 1986 года из них эвакуировали 251 семью – более полутысячи человек. Куда их выселили, как они живут? Вот что прежде всего интересовало меня. Как обустраиваются психологически на новых местах?

В тот субботний день, когда я впервые после взрыва в Чернобыле приехала в Народичи, даже приблизительный масштаб бедствия и обмана (хотя бы в нашей области) выяснить мне не удалось. В выходной день никого из руководства не оказалось в райисполкоме. Я просто разговаривала с людьми на улицах, в магазинах, заходила в дома. Мне посоветовали поехать в первую очередь на окраину Народич, в поселок Мирный. Именно там для переселенцев построили 50 новых коттеджей. Люди не хотят в них жить. Почему?

Об этом у меня и состоялся разговор в Мирном с переселенцами из Нового Шарне. Вот что рассказывали сами эвакуированные.

Адам Пастушенко, инвалид Великой Отечественной войны, после переселения устроился на работу в Народичский райфинотдел: «На этом месте нельзя было строить дома. По двум причинам. Во-первых, здесь тоже не намного лучше, чем там, откуда нас выселили. Во-вторых, раньше много лет на этом месте был склад ядохимикатов сельскохозяйственной авиации. Здесь нечем дышать».

Услышав о приезде журналиста, в магазин, где мы разговаривали с жертвами мирного атома, начали сходиться эвакуированные, рассказывать о своих бедах, просить помощи. И все, буквально все, задавали мне один и тот же вопрос: кто дал приказ, кто решил строить здесь, рядом с опасными радиоактивными местами, новые дома для переселенцев, которые и так вдоволь настрадались у стен Чернобыля? Ответа у меня тогда еще не было. Я сама искала его. В том числе и здесь.

Крестьяне предложили мне пройти по двум улицам нового поселка. Многие из домов пустовали. В четырех новых строениях срывали полы и через окна выбрасывали землю, пропитанную ядохимикатами. Кто-то из моих собеседников горько пошутил: у нас здесь даже мух нет, все передохли. Легкий ветер разносил вокруг тошнотворный запах аммиака.

В некоторых домах было совсем холодно. Вышли из строя паровые котлы. «Начальство говорит, – сетовали люди, – что старые бабки не умеют пользоваться паровым отоплением, поэтому котлы и взорвались».

На улице Жукова, рассказали жильцы, в восьми домах пришлось выбрасывать всю землю, сняв полы. Один из переселенцев, Федор Зайчук, пригласил меня к себе в дом, провел по трем комнатам. Потолки все почернели. Сырость. Холод. Он все спрашивал меня устало и безнадежно: «Как здесь жить, как здесь жить?»

Обойдя домики, мы вновь вернулись в магазин. Меня интересовало, как эвакуированных обеспечивают «чистыми» продуктами. Заведующая магазином Людмила Пастушенко пожаловалась, что они получают отвратительный хлеб, горелый, есть его невозможно. Нет минеральной воды. Не всегда всем хватает мяса. Те, кто работают, днем купить мясо не могут, а после работы оно бывает редко. Нет копченой рыбы. Нет кур. Бывают утки. Есть соки. Вообще же «рацион» питания, «спущенный» сверху, такой: в месяц на одного человека-переселенца положено по килограмму гречки, пшена, по две банки тушенки и сгущенного молока.

Но больше всего людей волновало здоровье. Инвалид войны Адам Пастушенко рассказал, что в его организме было обнаружено 17 микрокюри цезия. Двадцать четыре дня он лечился в больнице в Житомире. Выписался с показателем в 9 микрокюри.

Нина Мохоид: «У меня две девочки – Оля, двенадцать лет, и Люда, девять лет. Оля лежала недавно в детской областной больнице. Люда тоже болеет. Нам дали сейчас какие-то таблетки пить в течение двух месяцев. У детей увеличена щитовидная железа – до первой-второй степени».

Валентина Кавка, методист районного Дома культуры: «Мои двое детей – Богдан шести лет и Светлана четырнадцати – направлялись в Житомир и Киев. У Богдана увеличена печень, холецистит».

И опять все они возвращались к одному, главному для них вопросу: неужели нас из опасной радиационной зоны нужно было выселять именно сюда, буквально за несколько километров от огороженного колючей проволокой села нашего Новое Шарне? Разве не ясно, что это – из огня да в полымя?

Что я могла им тогда сказать?

Вечером я уходила из поселка Мирный с тяжелым чувством. Люди провожали меня к центру Народич, показав короткий путь через картофельные огороды. Тошнотворный запах аммиака перемежался с запахом осенней ботвы. То тут то там вспыхивали маленькие костры: здесь дети жгли ботву точно так же, как и в Рудне-Осошне. И точно так же смертоносный радиоактивный пепел осыпал все живое вокруг.

В воскресенье мы поехали в другом направлении. И тоже туда, где в селах построили новые дома для эвакуированных.