Чернобыль. Большая ложь

В конце концов Израэль перешел на оперативную группу Политбюро и – поименно – на правительственную комиссию.

Ю. А. Израэль: «Докладывали оперативной группе политбюро. Но это докладывали мы в конце июля. Три записки было. От каждого Совета министров, я подчеркиваю. Совет министров работал сам по своей линии с облисполкомами Украины, Белоруссии и России. Группу политбюро возглавлял Рыжков, которая звучала как оперативная группа… Заседала эта комиссия исключительно оперативно и часто. В течение мая она заседала, ну, я не знаю точно, по крайней мере, через день. Потом несколько реже.

Правительственная комиссия возглавлялась зампредами Совмина. Первым был Щербина, вторым был Силаев, третьим был Воронин, четвертым был Маслюков, пятым был Гусев, шестым был Ведерников…»

Знали. Все знали. И всё знали. Зачем менялись главы оперативной группы? Я думаю, для того, чтобы повязать всех общей ответственностью.

Юрий Антониевич изо всех сил старался доказать, что он свою службу нес исправно. Что он ни в чем не виноват. И что это не его дело: предавать информацию гласности. Вот ответ, повторенный им в течение нескольких часов общения в различных вариациях: «Что касается официальной информации – да, мы посылали в Советы министров полную информацию. И если говорить об областных комитетах, то мы эти данные посылали в Гомельский обком. Гомельский обком, кстати, самый активный был изо всех. Мы посылали эти данные в Могилев. Эта информация у меня есть. У меня есть даже карта. Другое дело, что до них позже сам изотопный состав дошел. Они разослали – у меня есть доказательства – даже в районные комитеты партии, райисполкомы они разослали…»

Депутаты задали ему главный вопрос: если все так хорошо было известно с первых часов и дней, то почему же не было информировано население? На что Израэль, не моргнув глазом, резанул: «Вы этот вопрос задайте Советам министров республик. Потому что наша обязанность – информировать руководство, которое доводит». Если перевести с бюрократического на русский, то это значит приблизительно следующее: я вот вижу, что дом соседа горит, а в нем – спящие люди, я могу позвонить 01, а уж приедут пожарные или нет – не мое дело, и с ведром воды бежать заливать этот пожар – нет уж, увольте, господа! Там ведь можно и самому пострадать. Своя рубашка ближе к телу!

Тогда председатель Комиссии по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Верховного Совета Белоруссии И. Н. Смоляр справедливо заметил: «Можно много говорить о грифе секретности, но есть еще гражданская позиция. <…> Почему ни один из членов государственной комиссии, которая выехала 27 апреля в Чернобыль, не выступил по телевизору и популярно не разъяснил?»

На всех слушаниях и во всех прениях Израэль никак, похоже, не мог понять, чего же хотят от него эти зловредные депутаты. Он никак не мог понять (или не хотел?) того, что для каждого совестливого человека лежит на поверхности: предупреди об опасности! Ведь он знал, докладывал по инстанции, видел, что оно должно «доводить», но «не доводит», понимал, чем это грозит, особенно – для детей. Мы не знали. Потому что знал он. Знали они. Знали и преступно молчали. Он знал и молчал. Три года исправно докладывал «наверх» информацию. Получил орден Ленина за Чернобыль.

Хороший человек Юрий Антониевич: помните, трех китов спас, без разрешения правительства. Слава Богу, а то, неровен час, что бы подумали о нас в мире?

Глава 8 ВИЗАНТИЯ В КРЕМЛЕ

«Здоровью детей ничего не угрожает!» Эти утешительные слова-заклинания в адрес жертв Чернобыля, автоматически слетающие из уст людей, занимающих самые разные должности, я слышала десятки раз. Но чаще – от прокремлевских медиков высокого ранга. В годы чернобыльского безмолвия мы не раз встречали эту фразу в различных изданиях страны. Но для людей, и сегодня живущих в радиационно опасных местах, эти слова означают только одно – откровенное издевательство над ними и их больными детьми.

И вот почему. За один послечернобыльский год официальная советская медицина – Министерство здравоохранения СССР во главе с Е. И. Чазовым – трижды (!) официально меняла предельно допустимую дозу облучения. Сразу после Чернобыля она составляла 70 бэр за 70 лет человеческой жизни, затем – 50 и, наконец, начиная с 1987 года, – 35 бэр. А ведь до Чернобыля она составляла всего 25 бэр. Если перевести с языка физики на общедоступный, то этот норматив означает тот предел приемлемого риска, за которым у человека начинаются проблемы со здоровьем. Зная уровни загрязнения окружающей среды, радиационного фона, вполне можно рассчитать, за какое время человек «наберет» эту критическую дозу. Это дает возможность определять места, опасные для человека, откуда нужно отселять людей на «чистые» земли. Это очень серьезный и важный показатель для жизни человека. Поэтому такое вольное обращение с роковой цифрой не просто удивляет – настораживает. Какова она, эта цифра российских медицинских светил: научная или «потолочная»?