Чернобыль в нашей памяти

Я служил старшим помощником начальника штаба полка. Вёл документацию. Пофамильно записывал, кто, когда, и какие зоны посещал. Это было необходимо для начисления денежного довольствия, разные зоны — разные суммы. Ну и разные дозы облучения.

Перед полком стояла сложная задача — мы не должны были допустить попадания грязной воды из чернобыльских водоёмов в Чёрное море. Мы искали все большие и маленькие ручейки, впадающие в реку Припять. Из Карпат привозили какой-то специальный, встречающийся только там камень, впитывающий в себя радиацию, и таким образом очищающий воду. Из этого камня, привозимого к нам железнодорожными составами, мы строили дамбы. Перегородили практически всё. Это была тяжёлая работа, которую надо было сделать максимально быстро, до сезона дождей, а он вот-вот должен был начаться.

Вначале была идея спровоцировать дожди, такие технологии уже тогда существовали. А потом сделали всё с точностью до наоборот — тучи над Чернобылем стали разгонять. Над Чернобылем дождей не было. Иначе бы радиация распространилась на гораздо большую территорию.

Могилы для техники

Я часто вспоминаю могильники с техникой, набравшей радиации столько, что на ней, технически полностью исправной, работать нельзя. Огромная площадка, по границам насыпан земляной вал. Некоторые машины отмывались на пунктах дезактивации, некоторые — нет. Те, которые «не отмывались», сразу отправлялись в могильники. Навсегда.

Клуб во временном городке воинской части, переброшенной в Припять. Фото: из личного фотоальбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС

Стелла в Припяти. Фото из личного альбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС

На въезде в город Припять. Фото из личного альбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС

Ликвидаторы мирно беседуют на фоне взорвавшегося реактора.

Фото: из личного архива Леонида Бронфена

Технику хоронили в могильниках в районе атомной станции. В каждом могильнике могли быть захоронены от сотни до двух сотен единиц техники, в том числе и абсолютно новой, только что с конвейера — и в Чернобыль.

Провокация Запада…

Мы пробыли в Чернобыле четыре месяца. Нас долго не меняли, потому что не кем было менять.

Работали с утра до вечера. Личного времени было мало. Мы выезжали в, как мы их называли, «прифронтовые» города. Книги покупали, в кино ходили. Там никаких ограничений не было: рестораны открыты, люди ходят.

Про радиацию и её последствия не то, что ничего не разъяснялось, но и информация об этом была полностью засекречена. Мои родители и жена очень волновались: в 1979 я вошёл в Афганистан, а теперь — Чернобыль. Кому это понравится?

Некоторые местные жители оставались в деревнях, некоторые возвращались из эвакуации сами. Их подкармливали ликвидаторы. Потом на границе зоны развернули столовые. Можно было поесть бесплатно практически всем желающим в любом количестве. Мы иногда ели там, а потом, вернувшись в часть, ещё и в части.

Наши военнослужащие работали и на крыше взорвавшегося реактора. Там радиоактивный графит впаялся в крышу и сильно фонил. Крышу от них надо было очистить. Я не знаю, зачем был нужен этот героизм. Потом всё равно всю станцию накрыли саркофагом. Ну лежали бы эти графитовые стержни на крыше, или на земле, они всё равно фонили. И фонят до сих пор под саркофагом. Мне кажется, что здесь сработало отношение к советским людям как к расходному материалу. Надо было же показать: мы здесь не просто так, мы героически работаем. А может быть, это связано с Западом. Выбросы на станции шли, Запад их «ловил», мы молчали или говорили «нет, опять провокация Запада, у нас всё отлично, такого быть не может…»

Коммунист

Это был уже самый конец нашей чернобыльской командировки. Я помню Володю Куликова, нашего парторга. Как коммунист, Володя верил, что должен показывать пример. Он был вместе с солдатами на этой чертовой крыше. Провели они там считанные секунды. С лопатами в руках, в этих свинцовых фартуках, противогазах, в которых не так много, что видно. Хорошо, что люди не свалились в дыру на крыше. А вечером Владимиру стало плохо. До ужаса плохо. У него были все признаки облучения. Поймал дозу. Он ходил на крышу два раза. Сам, добровольно. Он проболел всю свою жизнь. На него страшно смотреть было. Он уже умер.

Припять