Чернобыль в нашей памяти

Часть моего отряда полетела в Чернобыль на восьми самолётах военно-транспортной авиации. Остальным предоставили железнодорожные платформы. Платформы были в плачевном состоянии. Предоставляли срочно, что было, то и предоставили. Я вылетел с передовой группой. Нас встретил заместитель командира танковой дивизии Прикарпатского военного округа. Мы приехали в Припять, в горком КПСС. Там размещался штаб генерал-полковника Пикалова, начальника химических войск министерства обороны. Он сразу приказал одну разведывательную машину из моей группы, которая могла определить радиационную обстановку, поставить рядом с горкомом.

Секретность была очень высокая. Скрывали всё, что только можно было. А что секретить? Наоборот, надо было народу правду сказать.

Мою передовую группу направили в Копачи. Это три километра от станции. Утром 27 апреля начальник войск химической защиты приказал провести радиационную разведку. Чтобы получить максимально точные данные, разведку я возглавил лично. Мы и поехали на одном из БРДМов — РХБ (БРДМ — РХБ, — разведывательная химическая бронемашина). Обнаружили радиоактивные «пятна» по направлению ветра. Ситуация быстро менялась. Сегодня данные могли быть одни, а завтра — совсем другие.

30 апреля на объекте произошёл мощный второй выброс. Он достиг Тульской области. Радиация выпадала пятнами — клоками.

Народ веселился

Местные власти, партийные и хозяйственные, знали всё. Но народ не предупредили. Мы прибыли в Припять 26 апреля в 23.30. Погода — тёплая, окна во всех домах открыты, люди на улице. В этот день в городе гуляли 16 свадеб. Припять, город энергетиков, небольшой. Все друг друга знают, все друг к другу в гости ходят. Так что можно сказать, что гулял весь город. На улице танцевали, радовались. Мы въехали в обречённый город, а там — музыка кругом, окна открыты, народ веселится.

Власти должны были предупредить, чтобы люди на улицу без нужды не выходили, окна в квартирах закрыли. Но они не предупредили. Это преступная безалаберность местных руководителей. Им надо было действовать, а они ждали указаний сверху.

Первыми на аварию прибыли пожарные. Мужественные, отважные… Но не знающие, что творится на станции. Некоторые сразу падали. Мне потом пришлось три пожарные машины просто сломать и в отстойник для грязной техники поставить. Навсегда. Не надо было там тушить. Надо было убегать оттуда. Но пожарные не знали — гражданские, что с них взять. Военные не знали, как и что делать, а эти… В первые дни целый полк гражданской обороны пришёл. Пробыл сутки и ушёл: командиры людей переоблучили. Этот полк даже сделать ничего не успел.

Работа инженерных частей министерства обороны СССР в Чернобыле. Фото: музей Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России

Норма

29 числа, через три дня после взрыва, на станцию Янов, это чуть больше километра от разрушенного энергоблока, пришёл эшелон с нашими основными силами. В Янове был мост. На нём, это в километре от Чернобыля, «светило» 70 рентген. Это много. В советские времена была установлена норма для людей, работающих с источниками ионизирующих излучений. Она составляла пять рентген. Например, работают люди в лаборатории, ремонтируют дозиметрические приборы. Вот они могут набрать пять рентген в год. На мосту в Янове за десять минут можно было поймать семь рентген. Но это ещё ничего. Я в углу машинного зала взорвавшегося энергоблока замеры производил, там этот показатель в некоторых местах достигал 2000 рентген.

Было ли мне страшно? Борис Щербина, руководитель правительственной комиссии по ликвидации последствий катастрофы, как-то приехал посмотреть наш отряд. Он не знал, что из себя представляет наша часть. Во время осмотра отряда он меня спросил: «Страшно, командир?» Я ему честно ответил: «Всем страшно, я в этом уверен… Дуракам только не страшно, но у них мозгов нет…» Но поставили задачу, надо её выполнять.

Это праздник для химических войск…