Чернобыльская молитва

Цветут белые сады... Как накрытый стол без гостей... И деревенская улица без человека. Поле без человека. Дорога в никуда. Провода в никуда.

Зашли в пустую хату - икона лежит на белой скатерти...

Иногда мы находили там людей. Верный признак: стоит знак "Высокая радиация. Вход запрещен", а за этим знаком - зеленое жито... Живут там своим миром. Это мир уже после технологии, когда в руках у человека снова только топор и лопата. Как сто или двести лет назад - сидят при лучине или керосиновой лампе. Жнут серпом, косят косой, молотят цепами. И опять верят в предсказания, ждут чуда. Уже забыли, при какой власти живут и в каком государстве. Живут... Сторожат прошлое. Свое время...

Но об этом они сами расскажут...

- В нашей земле лежит триста пятьдесят хиросимских бомб. Люди живут уже после ядерной войны. Когда она началась, они не заметили...

- Смотрели на горящий реактор - и сажали картошку. Запомнился рассказ матери одного из погибших в первые дни пожарников. Уже похоронив сына, который умер в Москве в больнице, она вернулась домой. Деревню эвакуировали. Но осенью вместе с мужем они тайком пробрались в свой мертвый дом и собрали на огороде помидоры, огурцы. Закатали их в банки. Не доверять своей земле для них равно безбожию...

Люди не столько боялись атома, как друг друга. Ученые беларусского института ядерной физики, в первый день уже осведомленные о случившемся, не могли позвонить домой и предупредить хотя бы свои семьи, знакомых: закрывать форточки, делать влажную уборку в квартире, забрать детей с улицы, купить в аптеке йод. Они, профессора, доктора наук, возвращались домой в служебном автобусе - институт этот за городом - и даже шепотом боялись друг с другом об этом заговорить. Никто никому не доверял, еще не стерлись из памяти доносы тридцать седьмого года. Вместо того, чтобы увозить куда-нибудь детей или искать таблетки, витамины, люди днями слушали радио. Радовались, когда узнали, что создана правительственная комиссия и следственная группа ведет расследование. Ждали, что вот-вот найдут преступников, накажут. Мгновенно воскресла уже, было, забытая сталинская лексика: "враги советского народа", "агенты западных спецслужб", "происки заклятых врагов социализма", "вражеская диверсия", "шпионские вылазки". Никто не искал каких-либо сведений о рентгенах и кюри, говорили о шпионах и диверсантах. Апокалипсис застал нас людьми своего времени...

Но об этом они тоже расскажут сами...

- Если есть с чем-нибудь нам сравнить чернобыльский опыт, то только с войной. Военный опыт постоянно конкурирует с чернобыльским. Да, и нет у нас другой меры! Мера ужаса все та же - война.

- И от войны сегодня бегут... в Чернобыль. Тысячи русских беженцев из Армении, Грузии, Абхазии, Таджикистана, Чечни - отовсюду, где стреляют, заселяют брошенные чернобыльские земли и чернобыльские дома, которые еще не успели разрушить и закопать специальные команды. По статистике за пределами России осталось двадцать пять миллионов русских. Еще одна Россия. Им некуда деться. Они - изгои. Единственное убежище для многих - Чернобыль. Все разговоры о том, что там убивают земля, вода, воздух, кажутся им всего лишь страшной сказкой. Они говорят только о своем страхе, у которого длинный человеческий опыт, вечный: как один человек убивает другого человека...

- И все это вместилось в жизнь одного поколения - ГУЛАГ, Освенцим, Чернобыль. На каждом из них искусство должно было бы кончиться...

- Раньше мне казалось, что я все могу понять и все могу сказать. Почти все. Помню, когда писала книгу об афганской войне "Цинковые мальчики" и поехала в Афганистан, там мне показали много оружия, захваченного у маджахедов. Я была поражена, какие совершенные у него формы, какая точная человеческая мысль. А со мной стоял рядом офицер, и он уточнил: "Если вот на эту итальянскую мину, о которой вы сказали, что она красива, как новогодняя игрушка, наступить, то от человека останется полведра мяса. Соскребать ложкой придется". И я, когда села писать, впервые подумала: "Об этом надо или не надо говорить?" У меня была выучка "великой русской литературы", я полагала, что зайти можно далеко-далеко, и я тогда про это мясо написала...

Зона... Отдельный мир... Другой мир среди всей остальной земли... Придумали ее Стругацкие, но литература отступила перед реальностью...

Чернобыльская зона, обнесенная колючей проволокой и постами милиции. Когда-нибудь там найдут останки необычных захоронений, на научном языке они называются "биомогильниками". Это - кладбища для животных. Современные капища. Там лежат тысячи расстрелянных лошадей, собак, кошек, целые стада коров... И ни одного имени... Только на деревенском заборе: "Прости, Шарик!"

Старая крестьянка доит корову и молоко выливает на землю пить нельзя. Трава под ногами седеет...

Слышала, как поют старые женщины. То ли пение, то ли голошение. Тут человеческий голос одинок даже в хоре...