Чернобыльская тетрадь

Но кто это?.. В коротком полутемном пролете коридора, прислонившись к стене, стоит маленький, щупленький человек в белом хлопчатобумажном комбинезоне, без чепца, седые курчавые волосы, пудрено-бледное морщинистое лицо, выражение смущения, подавленности на этом лице. Он смотрит на меня. Глаза красные, затравленные…

Я прошел мимо, и тут меня ударило: «Брюханов?!» Я обернулся:

– Виктор Петрович?!

– Он самый, – сказал человек у стены знакомым глухим голосом и отвел глаза в сторону.

Первое чувство, возникшее во мне, когда я узнал его, – было чувство жалости и сострадания. Не знаю, куда подевались гнев и злость на него. Передо мною стоял жалкий, раздавленный человек. Он снова поднял на меня глаза.

Мы долго молча смотрели в глаза друг другу.

– Вот так, – наконец сказал он и отвел глаза. А мне, странно говорить, но стыдно было в этот миг, что я оказался прав. Лучше бы уж я был неправ…

– Ты плохо выглядишь, – нелепо как-то сказал я. Именно нелепо. Ибо сотни, тысячи людей облучались сейчас фактически стараниями этого человека. И тем не менее. Я не мог говорить с ним иначе. – Сколько ты получил рентген?

– Сто – сто пятьдесят, – глухим хрипловатым голосом ответил стоящий в полутьме у стены человек.

– Где твоя семья?

– Не знаю. Кажется, в Полесском… Не знаю…

– Почему ты здесь стоишь?

– Я никому не нужен… Болтаюсь, как дерьмо в проруби. Никому здесь не нужен…

– А где Фомин?

– Он свихнулся… Отпустили отдохнуть…

– Куда?

– В Полтаву…

– Как оцениваешь нынешнюю ситуацию здесь?

– Нет хозяина… Кто в лес, кто по дрова.

– Мне говорили, что ты просил у Щербины разрешения на эвакуацию Припяти 26 апреля утром. Это так?

– Да… Но мне сказали – ждать прилета Щербины, не поднимать панику… Мы тогда многое не сразу поняли, думали – реактор цел… Это была самая тяжкая и страшная ночь… для меня…

– Для всех, – сказал я.

– Это поняли не сразу…

– Что мы стоим здесь? Давай пройдем в какую-нибудь рабочую комнату.

Мы вошли в пустую комнату, что рядом с велиховской, сели за стол друг против друга. Опять глаза в глаза. Говорить было не о чем. Все и так ясно. Почему-то подумалось:

«Он делегат XXVII съезда партии. По телевизору видел. Телекамера несколько раз отыскивала в зале его лицо. Оно тогда было величественное, лицо человека, достигшего вершины признания. И еще… еще… Властное было лицо…»

– Ты докладывал в Киев 26 апреля, что радиационная обстановка на АЭС и в Припяти в пределах нормы?

– Да… Так показывали имевшиеся тогда приборы… Кроме того, было шоковое состояние… Помимо воли голова сама проигрывала происшедшее, увязывала это с благополучным прошлым и с полным теперь отсутствием будущего… Я по-настоящему пришел в себя только после приезда Щербины. Хотелось верить, что еще хоть что-то можно поправить…

Я взял блокнот, чтобы записать, но он остановил меня.

– Все здесь очень грязное. На столе миллионы распадов. Не пачкай руки и блокнот…

Заглянул министр Майорец, и Брюханов, видимо, уже по привычке, с готовностью вскочил, забыв обо мне, и пошел к нему. Скрылся за дверью.

Вошел незнакомый, тоже пудрено-бледный человек (при воздействии доз радиации до 100 рентген происходит спазм наружных капилляров кожи и создается впечатление, что лицо человека припудрили). Представился мне. Оказался начальником первого отдела атомной станции. Горько улыбаясь, сказал:

– Если бы не эксперимент с выбегом ротора генератора, все было бы по-прежнему…

– Сколько вы «схватили»?

– Рентген сто… От щитовидки в первые дни светило сто пятьдесят рентген в час. Теперь уже распалось… Йод-131… Зря не дали людям взять нужные вещи… Многие сейчас очень мучаются. Можно было в полиэтиленовые мешки… – И вдруг сказал: – Я помню вас. Вы работали у нас заместителем главного инженера на первом блоке…

– А я что-то вас запамятовал, простите… Где сейчас сидят ваши эксплуатационники?

– На втором этаже, в конференц-зале и в соседней с ним комнате. В бывшем кабинете первого секретаря райкома…

Я попрощался и пошел на второй этаж.

«Снаружи в воздухе хорошо светит, – думал я, – почему они не экранируют окна свинцом?..»

Прежде, чем зайти в конференц-зал, я медленно прошел вдоль коридора второго этажа – посмотреть, что тут за кабинеты и кто их занимает. Та-ак, понятно… В основном – министры, академики. А вот дверь без надписи. Открыл, заглянул. Продолговатая комната, окна полузашторены. За столом сидел седой человек. Узнал в нем зампреда Совмина СССР И. С. Силаева. В прошлом – министр авиационной промышленности. Сменил здесь Щербину 4 мая.

Зампред молча смотрит на меня. Глаза властно поблескивают. Молчит, ждет, что скажу.

– Окна надо экранировать листовым свинцом, – оставаясь инкогнито, сказал я.

Он продолжал молчать, но лицо его мало-помалу стало обретать жесткое выражение.

Я закрыл дверь и прошел в конференц-зал…