Черное безмолвие (сборник, 2-е издание)

Вовка молчал. Прошло секунд тридцать.

— Нет, не выключил, обманываешь, — услышал он наконец ответ. — Нехорошо маленьких обманывать, нехорошо. Ты же мой воспитатель и пример.

— Ладно тебе умничать, шутник нашелся.

Степан Петрович выключил газ. Опять прошло секунд тридцать.

— Ну вот, теперь правда выключил. Уменьшается температура, пар уже не валит. Чайник и есть чайник.

Отец сначала опешил, а потом побежал в ванную, взял приготовленный там для парилки на дачу термометр и сунул его в чайник.

— Сколько сейчас градусов? — крикнул он.

Ответ прозвучал незамедлительно.

«Ты смотри, точно», — отметил Степан Петрович.

— А сейчас?

«Опять точно».

Степан Петрович пришел к Вовке, сел на стул и стал внимательно на него смотреть. Вовка заерзал.

— Ты чего, пап?

— А у меня какая температура?

— Тридцать шесть и пять, — четко ответил Вовка.

Степан Петрович вытащил из под рубашки термометр, ртутный столбик замер на отметке 36,5. Он еще раз изумленно посмотрел на Вовку.

— Володя, ты же феномен. Ты чувствуешь температуру. Ты…

— Не я один, папа. Это во-первых. Во-вторых, не только температуру. Я форму нагретого предмета вижу.

Степан Петрович весь вечер делал опыты с Вовкой. Он включал утюг в туалете, и Вовка безошибочно отгадывал, что это утюг, уточнял, как он стоит и до какой температуры он нагрелся.

— И много вас таких?

— Почти полкласса. Но мы договорились особенно про это не распространяться, очень уж пугаются почему-то и родители, и учителя. Ты не удивляйся, папа, мы много можем. Мы чувствуем, как бежит ток по проводам. Я вижу форму магнитного поля, ощущаю излучение радиолокатора. Нас уже врачи приглашали на помощь. Мы видим, где воспаление, то есть я могу показать то место, где температура повышена. Они очень довольны.

— Ничего себе! — только и мог вымолвить отец. — Чего же ты молчал?

— Тревожить тебя не хотел. Но я же не молчал. Помнишь, к тебе врач приходил. Ты еще удивлялся, что вроде бы не вызывал, а врач пришел. Это я его вызвал, у тебя была явно повышена температура почек. Ты застудил их на охоте.

— Ну, Вовка, ну ты и даешь. А еще что ты можешь?

— Еще, отец, я могу улавливать радиоволны. Я могу сделать так, что в голове у меня будет звучать музыка или что там передают по радио. Мне не нужны радиоприемники. Мы уже умеем обмениваться мыслями. Ты знаешь, как смешно, когда мы подсказываем друг другу на уроках. Учитель ведь не может нас вывести из класса, а нас спрашивать по одному, да еще за железным листом.

— Почему за железным листом?

— Через железо наши мысли не проходят. Пока не проходят.

— Почему пока?

— Мы уже почти знаем, как это сделать, надо научиться менять длину волны наших мыслей в широком диапазоне вплоть до сверхдлинных. Но пока плохо получается. В наших телах, ведь мы еще дети, нет крупной детали, чтобы использовать ее как резонатор для этих волн.

Степану Петровичу стало страшно, страшно по-настоящему.

— А мысли читать вы умеете?

— Да, на близком расстоянии пока. Но я часто отключаю эти блоки, слишком противно слушать чужие мысли. Говорят одно, а думают другое. Жаль, что не все такие, как мы, потому что мы, например, уже врать друг другу не можем, мы говорим то, что думаем. У нас освободилась масса мозговых клеток, которые раньше просеивали мысли и переводили в то, что можно или надо сказать. Остальные оставались как бы не озвученными. А нам как раз нужны резервы мозга.

— Это еще зачем?

— Понимаешь, мы получаем информацию на два порядка больше, чем вы, и переработать ее на том же уровне возможностей мозга, как у вас, мы не в состоянии. Для нас ваш мозг уже мал, и мы думаем, как его увеличить. А пока обходимся резервами. Вот, например, мы пришли к выводу, что информация от обоняния достаточна для нас и на вашем уровне. Тут вот в чем дело: для ее обработки надо большие мощности мозга задействовать, а толку от нее не так уж много. Вот мы и не расширяем пороги этого канала. Вот тебе и резерв. А вообще-то мир запахов тяжел и противен, мы еще не можем отделаться от их традиционного восприятия.

— Господи, Вовка, как это вас на все хватает, бедные вы ребята. Ты уже совсем взрослый. Где же твое детство, Вовка?

— Детство нужно было тогда, когда мы не имели этих возможностей. Вы накапливали опыт долго, так как сенсоры ваши были ограничены. Понимаешь? Каналы поступления информации узкие у вас и пороги слишком грубы. Вы все время отдалялись от природы и в этом искали спасения. Но в этом и ваша беда. Вы так и не поняли окружающий мир и натворили много глупостей и бед. Нам трудно вернуть ваш мир к тому, что было. Мы сначала приспособимся к сегодняшнему и разовьемся к будущему миру, а потом посмотрим, что делать. Но все единогласны в том, что спасение наше в космосе. И мы переделываем себя под него.

— Это еще как же?