Черное дерево

– Хороший тайник, Зеда, – прошептал он и кровь заклокотала у него в горле. – Очень хороший… Но для тебя все кончено. Можешь мне поверить – ты такой же мертвец, как и я.

Амин вылез из подвала, волоча за собой Надию.

Он схватил ее за руку и подвел к раненому. «Турок» внимательно осмотрел ее и удовлетворенно улыбнулся.

– Да, это стоило того.

Он замолчал, взгляд его устремился в некую, удаляющуюся в бесконечность, точку, и в какой–то момент глаза его остекленели, и он престал видеть что–то ещё, кроме теней.

Он нашел ее сидящей под пальмой и читающей с таким видом, будто все происходило не в сердце Сахары, а где–нибудь на Лазурном Берегу. Он поприветствовал ее, взмахнув рукой, подошел к небольшому озерцу и нырнул, не раздеваясь, в воду. Потом вышел на берег и, как был, в мокрой одежде, подошел и сел рядом.

– Какие новости?

– Ни каких… А у тебя?

– Тоже ничего. Эта пустыня и в самом деле место пустынное, – мрачно пошутил он.

– Еще рано, – предположила она. – Если Алек прав, то торговцы еще целую неделю не предпримут никаких действий.

– Можно сказать, что все это превратится в нечто, похожее на партию в шахматы…

Миранда закрыла книгу, поискала сигареты, предложила ему одну и зажгла обе. Он с наслаждением затянулся.

– Больше напоминает игру в шашки.

Она поднялась на ноги и пошла к небольшой палатке, состоящей из куска брезента и нескольких кольев.

– Хочешь, я приготовлю что–нибудь горячее?

– Может не стоит беспокоиться? Я столько съел этих галет и консервов, что меня тошнит.

– Тогда яичницу с ветчиной?

– Господь Всемогущий!

– Эта газовая плита – удобная вещь. И еще, от нее нет дыма…

Он подошел и сел рядом.

– Тебе тут не одиноко? Не боишься оставаться одной?

– Нет, – спокойно ответила она, выкладывая на разогретую сковороду ломтики ветчины. – Алек так близко отсюда, как никогда. Приезжает навестить меня каждые два–три дня, и это чаще, чем когда–либо до сих пор. Отдала бы все, что у меня есть, чтобы он никогда не уезжал… – обвела рукой вокруг и сказала:

– Что я еще могу желать для себя? Оазис для меня одной, вода, где я могу купаться, сколько мне заблагорассудится, тишина и покой, чтобы читать и размышлять… О чем еще можно мечтать?

– И тебя не давит огромное пространство пустыни вокруг?

– Почему оно должно давить? Пустыня – означает, что вокруг нет человеческих существ, и именно они, люди, причинили мне больше всего вреда и боли. Никто не будет беспокоить меня здесь, никто не будет доставать меня – это я тебе гарантирую. А если придут, то я уже подготовилась. Я рассказывала, что мою подругу, с кем мы арендовали одну квартиру, трое типов изнасиловали прямо в лифте, в квартале от Трафальгарской площади? – она разбила два яйца о край сковороды, содержимое сковороды весело зашкварчало. Давид почувствовал, как в животе у него что–то вначале сжалось, а потом распрямилось, и рот наполнился слюной. – Гарантирую, что если спросить тех, кто бьется за выживание в перенаселенных городах, большинство выбрало бы этот оазис. Это можно было бы сравнить с лечением отдыхом, что–то вроде медицинской процедуры.

На что Давид ничего не смог ответить. Обжаренные яйца и ломтики ветчины были выложены на оловянную тарелку, и он накинулся на них с куском хлеба в руках, что Миранда извлекла из алюминиевого контейнера. Она сидела напротив, пила маленькими глотками кофе из чашки и с легкой улыбкой наблюдала за ним.

Когда он закончил есть, предложила ему чашечку кофе и еще одну сигарету.

– Знаешь, чего мне больше всего не хватает? – спросил он. – Моих камер… Нужно было захватить их с собой. Они бы помогли мне убить время, я бы фотографировал ящериц, змей, растения… А телеобъектив был бы вроде подзорной трубы.

Давид замолчал. Миранда также сидела, не проронив ни слова. Закончив пить кофе, смотрели, как сонно покачиваются листья пальм.

– Зачем столько тайн? – неожиданно спросил он. – Я спрашивал себя все это время и не находил вразумительного ответа. Я и сам уже начал думать, что «Группа Черное Дерево» – это что–то… – он засомневался с определением, – что–то нелегальное. Но на самом деле речь идет о предприятии – самом прекрасном и благородном, что когда–либо начатом представителями рода человеческого. Зачем все это держать в тайне, зачем скрывать?