Черное колесо. Часть 1. История двух семеек

«И в кого он такой пошёл?» – печально думала Анна Ивановна, зашивая очередную прореху на одежде сына. Конечно, ответ бы легко нашёлся, если бы в свое время Владимир Яковлевич был более правдив и подробен в описании своей студенческой молодости. Ах, Петербург начала века!.. Но оставим в покое молодость Владимира Яковлевича, а то так слово за слово дойдём до его родителей, дедов и прадедов, углубимся в мир домыслов и догадок, что совершенно ни к чему в нашей правдивой истории.

То же относится и к прошлому Николая Григорьевича. Удивительно, какие скрытные мужья попадались Анне Ивановне! Но если у Крюгера покров тайны был наброшен лишь на относительно небольшой, всего лишь десятилетний, период, то с Буклиевым создавалось полное впечатление, что вот мать, взяв его за руку, повела первый раз в гимназию, а привела неожиданно в бывшую детскую квартиры Анны Ивановны, совершенно измождённого и с противными квадратными усиками. Под старость он начал проговариваться, особенно в беседах с Олегом, но всё равно целостной картины не складывалось. Что он делал в течение года в Гейдельберге незадолго до начала Первой Мировой войны? И почему открещивался от знания немецкого языка, сказав как-то, что предпочитает французский? При этом в личном листке по учету кадров указывал, что знает лишь английский в объёме перевода технической литературы со словарем? Этому Олег поверил, потому что классе в третьем, когда у него возникли проблемы в школе, дед Буклиев несколько вечеров позанимался с ним английским. На уроке Олег воспроизвел несколько вбитых в него фраз, так учительница сделала ему замечание, что есть тайком булочки на уроке нельзя, а если уж случился такой казус, то при обращении учителя надо сначала прожевать, а потом отвечать чётко и понятно. На этом домашние уроки прекратились. Или взять высказывания Буклиева о некоторых исторических персонажах, наводящих на мысль о личном с ними знакомстве, о том же Тимирязеве Клименте Аркадьевиче, депутате Балтики. Или о Блюмкине. После коллективного, всем классом, просмотра фильма «Шестое июля», Олег, которому было лет двенадцать-тринадцать, поспешил поделиться с дедом и бабушкой возмущением предательским ударом левых эсеров в спину молодой Советской республики.

– Этот Блюмкин был редкая сволочь, – поддержал его возмущение Николай Григорьевич, обращаясь больше к Анне Ивановне, – сидел в ресторане и смертные приговоры подписывал. А потом пьяный по Москве в открытом автомобиле катался, весь в черной коже и с маузером в руке на отлёте.

– И правильно его расстреляли! – вынес приговор Олег.

Анна Ивановна и Николай Григорьевич лишь покачали головами с укоризной на такую кровожадность.

– И что же, в этой фильме так прямо и показывают, как людей расстреливают? – осторожно спросил Николай Григорьевич.

– Нет, – отмахнулся Олег, – но это и так ясно.

– Сообразительная молодёжь пошла! – усмехнулся Николай Григорьевич, вновь поворачиваясь к Анне Ивановне. – Всё ей ясно! Блюмкин вон трудился ещё лет пятнадцать, не покладая рук, а так ничего и не понял.

«Заливает», – подумал Олег и спросил, продолжая экзамен:

– А вот там женщина ещё была, противная такая, с поджатыми губами, в кожаной куртке…

– Ну, если в кожаной куртке, тогда, наверно, Спиридонова, – вставил Николай Григорьевич, которого всё больше забавлял этот разговор.

– Вот-вот, Спиридонова! – подтвердил Олег.

– Мария э-э-э Александровна, если не ошибаюсь, – уточнил Николай Григорьевич.

– Наверно, – отмахнулся Олег от несущественных деталей, – но уж её-то точно?!

– Кошмар! – воскликнул Николай Григорьевич, обхватив голову руками. – И ведь такие мальчишки, года на три-четыре постарше, с такими вот мыслями командовали в гражданскую полками!

– Нет, дед, ты мне скажи! – теребил его Олег.

– Да выпустили её почти сразу. Милые бранятся – только тешатся, – пояснил Николай Григорьевич, уловив недоверчивость во взоре внука, но недоверчивость не исчезла, и Буклиев, поставив жирную точку: – одна шайка! – вновь повернулся в Анне Ивановне. – К вопросу о Спиридоновой. Мальчишки, конечно, в гражданскую покуролесили, но до женщин им далеко. Самые жестокие и злобные – это были женщины! Фурии, одно слово. Всякие там Спиридоновы, Рейснер, Коллонтай…

– Посол Советского Союза, – напомнил о своем присутствии Олег.

– Политическая грамотность подрастающего поколения просто поражает! – всплеснул руками Николай Григорьевич. – Я в его возрасте таких слов не знал! Кстати о Коллонтай. Что она с матроснёй вытворяла…

Но тут Анна Ивановна яростно замахала руками, выпроваживая внука. А сама устроилась поудобнее, потому что если уж Николая Григорьевича «понесло», то надолго и с подробностями явно не для детских ушей.