Черное море

Собаньской было приказано покинуть Варшаву в конце года. Оскорбленная, она написала по‑французски длинное письмо Бенкендорфу, шефу царской тайной полиции. Это письмо больше ста лет скрывалось в секретных архивах, пока его не опубликовали в Советском Союзе в 1935 году в книге, включавшей не издававшиеся и по большей части неизвестные документы, касающиеся Александра Пушкина и его окружения. Для польского литературного мира это стало ужасным и унизительным потрясением.

Генерал [писала она],

его сиятельство наместник только что прислал мне распоряжение, полученное им от его величества относительно моего отъезда из Варшавы; я повинуюсь ему безропотно, как я бы это сделала по отношению к воле самого Провидения.

Да будет мне все же дозволено, генерал, раскрыть вам сердце по этому поводу и сказать вам, до какой степени я преисполнена страданий, не столько даже от распоряжения, которое его величеству угодно было в отношении меня вынести, сколько от ужасной мысли, что мои правила, мой характер и моя любовь к моему повелителю были так жестоко судимы, так недостойно искажены. Взываю к вам, генерал, к вам, с которым я говорила так откровенно, которому я писала так искренно до ужасов, волновавших страну, и во время них. Благоволите окинуть взором прошлое; это уже даст возможность меня оправдать. Смею сказать, что никогда женщине не приходилось проявить больше преданности, больше рвения, больше деятельности в служении своему монарху, чем проявленные мною часто с риском погубить себя <…>.

Взгляды, всегда исповедывавшиеся моей семьей, опасность, которой подверглась моя мать во время восстания в Киевской губернии, поведение моих братьев, узы, соединяющие меня в течение 13 лет с человеком, самые дорогие интересы которого сосредоточены вокруг интересов его государя, глубокое презрение, испытываемое мною к стране, к которой я имею несчастье принадлежать, всё, наконец, я смела думать, должно было меня поставить выше подозрений, жертвой которых я теперь оказалась[40].

Далее в письме подробно описываются некоторые из ее достижений: внедрение в круг командования мятежников в изгнании и работа, направленная на то, чтобы по возможности переманить на другую сторону видных поляков, разочарованных крахом Ноябрьского восстания. “Полька по имени, я, естественно, была объектом, на который здесь [в Варшаве] возлагались надежды тех, кто, преступные в намерениях и презренные по характеру, хотели спасти себя ценой отречения от своих взглядов и предательства тех, кто их разделял”. Весь текст письма отдает не только ультраконсервативными взглядами (она называет польских бунтовщиков якобинцами), но и поразительным отвращением к своим соотечественникам:

Я увидела таким образом поляков; я принимала даже некоторых из них, внушавших мне отвращение при моем характере. Мне все же не удалось приблизить тех, общение с которыми производило на меня впечатление слюны бешеной собаки. Я никогда не сумела побороть этого отвращения и, сознаюсь, пренебрегала, может быть, важными открытиями, чтобы не подвергать себя встречам с существами, которые вызывали во мне омерзение.