Черное платье

— Тебе плохо? Почему ты не поехал к Алексею Константиновичу?

— Передумал.

— Он тебя ждал.

— Так позвони ему!

— Ты можешь толком сказать, где ты был?

— Сделай мне чаю, я хочу лечь.

В тот вечер Вера так ничего и не добилась. Но когда тремя часами позже зашла Наташа и рассказала об убийстве, Вера, сопоставив время, заподозрила неладное.

— Ты был у Павловского? — спросила она отца на следующий день. — Я должна знать.

И он рассказал.

Такси, доставившее его к дому бывшего зятя, осталось внизу. Он поднялся на лифте, вытащил из портфеля пистолет, снял с предохранителя и опустил в правый карман.

Дверь открылась, на пороге стоял Павловский, с изумлением глядя на бывшего тестя. Тот, ни слова не говоря, сделал шаг вперед. Павловский немного отступил, и в тот момент, когда с его губ готов был сорваться вопрос, Верин отец вынул из кармана правую руку, крепко сжимавшую пистолет, и выстрелил. Схватившись за живот и продолжая с изумлением смотреть в лицо своему убийце, Павловский качнулся вперед, потом заплетающимися ногами сделал два шага назад и упал. Рогулин не торопясь положил пистолет в портфель, повернулся и вышел из квартиры.

Когда он сел в поджидавшее его такси, на часах было ровно восемь.

— Не бойся, — сказал он Вере на следующий день. — Они никогда не догадаются.

— Давай уедем.

— Зачем? Куда?

— В Германию, например. Петер Вольф с удовольствием примет тебя.

Рогулин усмехнулся.

— Ни в какую Германию я не поеду. Мне скоро предстоит гораздо более увлекательное путешествие… Налей мне чаю.

Когда Вера принесла чай, он лежал с закрытыми глазами, откинувшись на подушки, и улыбался. Он был действительно счастлив.

Провожая Наташу, Вера сказала:

— Жаль, что ты пришла без Сережи.

— Я хотела, но не знала, как ты к этому отнесешься.

— Как я могу к этому отнестись? Они же с Олей все-таки брат и сестра.

— Значит, мы еще придем… Или лучше вы к нам. Хорошо?

— Ну конечно! Ведь ты так ничего и не рассказала про вашу теперешнюю жизнь…

* * *

Они жили в двух трамвайных остановках от станции метро, на третьем этаже пятиэтажного панельного дома без лифта. По утрам Наташа выходила из дома вместе с Сережей: они доходили до угла, потом Сережа сворачивал к школе, а она шла по магазинам, стараясь выбрать продукты подешевле. Потом готовила обед и ждала сына. Стоя у окна и с грустью глядя на голые деревья, думала: "Скоро зима… снег…" Вечерами они устраивались на кожаном диване, переименованном в "дедушкин", и вместе читали, слушали музыку или говорили о ребенке, которого она ждала. "Мальчик", — говорил Сережа, прикладывая ухо к ее животу. "Девочка, — отвечала Наташа, взъерошивая волосы у него на затылке, и добавляла: — Разве ты не хочешь маленькую сестру?" — "Лучше брата, — отвечал Сережа, — но если будет сестра, тоже ничего". — "А знаешь, у тебя уже есть сестра…" — "Как это?" — "Скоро узнаешь".

Иногда приезжал Аркадий Николаевич. Он, как всегда, садился с Сережей играть в шахматы, а потом они на кухне вместе пили чай, и Аркадий Николаевич рассказывал про своего сына, который десять лет назад погиб в Афганистане. "Вы меня простите, — говорил он, — но мне и поговорить-то о нем не с кем, жена сразу начинает плакать".

В общем, они жили не так уж плохо, но иногда… иногда ею овладевала тоска, и, если Сережа был дома, она терпела и, плотно сжав губы, возилась у плиты или с остервенением оттирала пятна со вздувшегося линолеума. Но когда он был в школе или гулял, она, уронив голову на скрещенные на столе руки, выла, как одинокая волчица, и живущая за стеной старуха, переехавшая сюда в шестьдесят первом году из огромной коммуналки в Марьиной роще, где ее прозвали Тухлая Кость за худобу и склочный характер, с наслаждением прислушивалась.

* * *

В день отъезда Филиппа дождь перестал, и выглянуло неяркое осеннее солнце. Филипп вышел из гостиницы и прямо на Тверской поймал такси.

До Шереметьева оставалось меньше двух километров, когда таксист, простоватый парень с добродушным лицом, спросил его:

— Куда летите-то?

— В Париж.

Парень удовлетворенно кивнул:

— Я так и подумал.

— Почему?

— А сразу видно!

Филипп промолчал.

— Понравилось у нас?

— Нет.

— Чего так?

— Долго рассказывать.

Филипп смотрел, как раскачивается подвешенный к зеркалу заднего вида брелок — такой же, как тот, который он подарил Наташе за день до ее отъезда.

— Чего смотрите? — осклабился парень. — Понравился?

— Понравился.

— Так это ж ваш, французский! — воскликнул тот, словно удивляясь, как может нравиться столь легко доступный предмет. Филипп не ответил.

Мне его одна красивая баба подарила, — парню явно хотелось поговорить. И добавил убежденно: — У вас таких баб нет. Такие только в России водятся.

Филипп внимательно посмотрел на него:

— Как ее зовут?

— Кого?!

— Эту… бабу.

— Ну откуда я знаю? — Парень рассмеялся. — Я ее вез…

— Как она выглядела?

Парень дико посмотрел на него.

— Пожалуйста, — акцент его стал резче, — я вас очень прошу, скажите, как она выглядела?

Филипп вынул из кармана бумажник и трясущимися руками начал доставать деньги.

— Вы чего? Не надо. Ну вы даете!.. Я так расскажу.