Черное Рождество

Горецкий внимательно посмотрел на Бориса и понял, что больше тот про Юлию Львовну ему ничего не расскажет. Полковника очень заинтересовала эта женщина. Было в ней что-то необычное. Но беседу с нею он решил оставить на закуску, а пока попросил позвать к нему лейтенанта Ткачева.

Лейтенант был спокоен, приветлив, глаза его глядели чуть насмешливо, но, возможно, это просто было свойством характера. Он слово в слово повторил все события, случившиеся на вечеринке, его рассказ ни в чем не противоречил рассказам остальных офицеров. Во время беседы он иногда задумчиво пощипывал бородку.

– Какое у вас впечатление сложилось от поручика Стасского? – задал Горецкий традиционный вопрос. – Вы ведь увидели его здесь, на стрелке, впервые?

* * *

– Да, конечно, – согласился Ткачев. – И вот что я вам скажу: совершенно не представляю, за что его могли убить. Это был скверный, испорченный мальчишка, но за это не убивают… – Однако, – поднял брови полковник, – мальчишке было не так уж мало лет… – Естественно! Но поведение его я бы охарактеризовал именно так! Он обожал делать людям гадости, а в детстве, очевидно, мучил кошек и отрывал мухам крылышки.

– Даже если предположить, что ваше мнение о нем верно, некоторые люди очень болезненно реагируют на насмешки. К тому же эти, как вы говорите, гадости могли быть не так безобидны.

– Не знаю, – Ткачев пожал плечами, – он издевался над этим затюканным капитаном Колзаковым, но вы ведь еще раньше заявили, что капитан отравить Стасского не мог, иначе отравленное вино пили бы мы с Юлией Львовной.

– Как знать, – протянул Горецкий, – теперь у меня есть предположения, что незаметно всыпать в бокал Стасского яд в принципе мог каждый из присутствовавших на вечеринке.

– Ах, вот как, – протянул Ткачев.

– Не поясните ли мне, что за ссора случилась у вас со Стасским накануне вечеринки? – невинно начал Горецкий.

– Ссора? – удивился Ткачев. – Не припоминаю никакой ссоры. Была небольшая размолвка, он, как обычно, пытался приставать с насмешками. Но я ведь не Колзаков, я не стал обижаться и ответил поручику в его же духе. На том мы и разошлись.

– А не связано ли была ваша ссора с этой дамой, Юлией Львовной?

– С чего вы взяли? – спросил Ткачев.

– Ну, вы человек молодой… а тут… единственная дама в такой глуши, да еще красавица.

– Да, оба поручика налетали из-за нее друг, на друга как два петушка! – рассмеялся Ткачев. – Кстати, Стасский был очень на него зол, на Ордынцева.

Болтал, что тот мешает ему, стоит на пути к успеху. Я, каюсь, поддразнил его немножко, сказал, что Юлия Львовна явно обходит его стороной, несмотря на якобы близкое их знакомство в прошлом. Стасский страшно разъярился и понес уже и вовсе околесицу – был не то чтобы пьян, но рассержен и возбужден. Единственное, что мне удалось понять, – это то, что знакомство его с Юлией Львовной было недолгим и заключалось оно в том, что он передал ей письмо от жениха с фронта.

Это было давно, в шестнадцатом году, и с тех пор он больше Юлию Львовну не видел.

– Мда-а, видно, здорово успел он тогда надоесть даме, если до сих пор она вспоминает об этом знакомстве с неудовольствием. Про себя полковник Горецкий подумал, что, судя по рассказу Бориса, Юлия Львовна вспоминала о знакомстве со Стасским прямо-таки с ужасом, если лицо ее при виде поручика стало безжизненной маской. Потом он вспомнил, что во время ссоры Бориса и Стасского они наблюдали очень оживленную беседу Юлии Львовны с Колзаковым. Придется опять допрашивать Колзакова. Что же это делается, как расследование коснется дамы, так из них приходится информацию клешами вытаскивать. Тоже еще, рыцари!

– Так вот, я с Юлией Львовной здесь почти не общался, а во время плавания ее капитан Сильверсван опекал, с ним она вела длинные беседы, – усмехнулся Ткачев.

Горецкий понял, что разговор с Юлией Львовной обещает быть интересным. Но пока придется опять допрашивать Колзакова, а заодно и Ордынцева пригласить, чтобы он подтвердил все сказанное.

Колзаков, вызванный Саенко, не стал отпираться и живо рассказал, как он долго мучился, вспоминая, где мог видеть Юлию Львовну, как вспомнил и рассказал ей про плен и про то, как погиб ее жених поручик Богуславский.

– Подробнее, пожалуйста, Николай Иванович. – Горецкий закурил трубку и сел поудобнее.

Колзаков оглянулся на Бориса и начал:

– В плен я попал летом шестнадцатого года в Галиции. Сначала из лагеря бежать пытался два раза, потом в тюрьме сидел. А после, уже к осени, вдруг нас всех собрали, погрузили в теплушки, и поехали мы, штрафные, в такое место, называлось оно Гиблое Болото. Место голое, сырое, бараки стоят, колючей проволокой огороженные, и дом для охраны. А комендант и другое начальство в деревне жили, в двух верстах оттуда. Потому что климат был в этом месте гнилой, какие-то испарения от болота поднимались, для здоровья вредно. А пленные – ну что ж, австрияки нас за людей не считали.

Колзаков помолчал, глядя перед собой невидящими глазами, потемневшими от нехороших воспоминаний.

– Кормили отвратительно, воду пить давали сырую… Ох и переболели мы все!