Черное сердце

На улице уже не просто прохладно, но откровенно холодно – пробирает до костей. В такую погоду дрожишь даже по возвращении в теплую комнату, будто все промерзает изнутри.

Около библиотеки меня кто-то окликает.

Я знаю этот голос.

Поворачиваюсь.

На краю газона стоит Лила в длинном черном пальто. Когда она размыкает губы, наружу вырывается облачко пара, будто призрак невысказанных слов. Лила и сама похожа на призрак – вся черно-белая в тени облетевших деревьев.

– Отец хочет с тобой поговорить.

– Ладно, – и я шагаю следом за ней.

Вот так просто. Наверное, и с крыши вслед за ней спрыгнул бы.

Мы выходим на парковку и идем к серебристому «ягуару XK». Понятия не имею, когда у Лилы появилась машина, когда она успела получить права. Надо что-нибудь сказать по этому поводу, поздравить, но, когда я открываю рот, Лила так смотрит, что заговорить я не решаюсь.

Молча усевшись на пассажирское сидение, достаю телефон. В салоне пахнет мятной жвачкой, духами и сигаретами. В держателе стоит наполовину пустая бутылка диетической колы.

Пишу сообщение Данике: «Сегодня не получится». Телефон тут же принимается звонить, но я ставлю его на беззвучный режим. Чувствую себя виноватым из-за того, что продинамил ее, хотя сам обещал честно ответить на все вопросы, но объяснять, куда, а тем более зачем, я еду, никак нельзя.

Лила искоса смотрит на меня. Ее профиль освещен уличным фонарем, изогнутая бровь и длинные ресницы отливают золотом. Она такая красивая, аж зубы сводит. Еще в восьмом классе на занятиях по психологии нам рассказывали одну теорию: будто у всех нас есть инстинкт смерти и где-то в глубине души мы стремимся к небытию, к гибели. Ее близость будоражит, словно стоишь на крыше небоскреба на самом краю.

Вот так я себя сейчас и чувствую.

– А где твой отец?

– С твоей матерью.

– Она жива? – я так удивлен, что даже облегчения не чувствую.

Мать с Захаровым? Непонятно, что и думать.

Лила смотрит мне в глаза, но улыбка у нее недобрая:

– Пока жива.

Она заводит машину, и мы выруливаем с парковки. Ловлю свое отражение в затемненном стекле. Возможно, я еду прямиком навстречу смерти, а по виду и не скажешь.

Глава четвертая

«Ягуар» заворачивает в подземный гараж. Лила встает на пронумерованное место рядом с таун-каром и двумя BMW. О такой добыче мечтает любой автомобильный вор, вот только тот, кому хватит ума обокрасть Захарова, скорее всего, довольно быстро отправится купаться с ногами в тазике цемента.

Лила глушит мотор. Сейчас я в первый раз увижу квартиру, в которой она живет с отцом. По дороге мы оба молчали, и у меня было достаточно времени подумать. Лила знает, что вчера я за ней шпионил? Что работаю на ПЮО? Что видел, как она в первый раз заплатила наемному убийце? Что забрал у Гейджа пистолет?

Убьют меня сейчас или нет?

– Лила, – я кладу руку в перчатке на приборную доску, – то, что с нами случилось…

– Не смей, – она смотрит мне прямо в глаза. Целый месяц приходилось ее избегать, и теперь этот взгляд прожигает меня насквозь. – Ты, конечно, весь из себя смазливый мерзавец, но больше тебе в мое сердце не пролезть – я больше не позволю тебе вешать мне лапшу на уши.

– Да я и не хочу. Никогда не хотел.

Она выходит из машины.

– Пошли. Нам еще нужно вернуться в Веллингфод до отбоя.

Шагая следом за ней к лифту, я обдумываю ее слова. Лила нажимает кнопку «П-3». Видимо, «П» – это пентхаус: лифт с такой скоростью взмывает вверх, что уши закладывает. Сумка-портфель сползает у нее с плеча, сама она чуть подалась вперед. В это мгновение в своем черном пальто Лила кажется мне слабой и усталой, она похожа на птичку, пробивающуюся сквозь бурю.

– Как здесь оказалась моя мать?

– Сделала одну глупость, – со вдохом отвечает Лила.

Она имеет в виду ту историю с Пэттоном или что-то еще? Во время нашей последней встречи на руке у матери было кольцо с розоватым камнем. А еще раньше я нашел в старом доме одну фотографию. На ней мама такая молодая, похожа на Бетти Пейдж. Позирует в нижнем белье. Ту фотографию точно делал не отец. Может, Захаров. Да уж, есть о чем волноваться.

Двери лифта открываются, за ними оказывается огромная комната с белыми стенами, черно-белым мраморным полом и потолком в марокканском стиле, высотой метров пять – не меньше. Ковра нет, поэтому наши шаги отдаются громким эхом. Вокруг камина в дальнем конце комнаты стоят диваны. Там кто-то сидит. Три огромных окна выходят на Центральный парк – на фоне сверкающих городских огней он кажется черным пятном.

Подойдя ближе, вижу, что на диване сидит мама в полупрозрачном белом платье, такого я у нее не видел. Кажется, дорогое. В руке у нее бокал с янтарной жидкостью. Мать не вскакивает, не принимается болтать, как обычно, – только улыбается сдержанной, почти испуганной улыбкой.

Но меня все равно охватывает несказанное облегчение.

– Ты жива.

– Добро пожаловать, Кассель, – здоровается стоящий у камина Захаров.

Он подходит к Лиле и целует ее в лоб. Точь-в-точь хозяин какого-нибудь роскошного поместья, а не преступный босс в своей огромный квартире на Манхэттене.

– Хорошая квартира, – я киваю (надеюсь, что вежливо).