Черное сердце

Он достал из кармана хирургические перчатки, с которыми никогда не расставался. Убрал пистолет в кобуру, обтянул пальцы полупрозрачной белой резиной. Потом присел на корточки и занялся трупом.

— Боже праведный! — воскликнул полицейский, попытавший вытащить из рук покойного сумку: кровь из свежей раны хлынула ему на брюки и залила начищенные до зеркального блеска ботинки Эндерса.

Не обращая внимания на кровь, Эндерс открыл сумку.

— О Господи, — прошептал он, увидев разобранный АК-47. Он осторожно закрыл сумку и поставил ее на грудь убитого. Потом встал и стащил окровавленные перчатки. Вывернув наизнанку, Эндерс снова убрал их в карман.

Он подошел к окну: вокруг собора творилось что-то невообразимое, все ждали, когда приедут представители секретной службы. Пока же делать было абсолютно нечего.

* * *

Макоумер вернулся к своим устрицам на льду, предварительно побрызгав на каждую несколькими каплями соуса «табаско».

Лицо у него было озабоченное и, дождавшись, когда официант переменил блюда, Эллиот спросил, что его беспокоит.

— Ты можешь не верить, — нахмурился Макоумер, — но это Киеу.

— Быть того не может. Киеу, как ты любишь говорить, безоговорочно предан тебе, исключительно умен, у него идеальная физическая подготовка. В конце концов, эти факторы были решающими, когда ты вывез его из Камбоджи, разве не так?

— Ты прекрасно знаешь, почему я привез его в Штаты, — неожиданно резко сказал Макоумер. — Он сирота. И жизнь его была сплошным кошмаром.

— Да будет тебе, отец, — Эллиот наклонился над столом, приблизив лицо к Макоумеру. — Он — машина. И ничего более. Ты используешь его только потому, что отлично знаешь: в каком бы направлении ты не показал пальцем, он пойдет туда и слепо выполнит любой твой приказ.

— Да, — Макоумер кивнул, — в каком-то смысле ты прав. Но мотивация в данном случае несколько отличается от того, что ты себе вбил в голову. Ты не в состоянии понять ход мыслей камбоджийца. Я приказал казнить тех, кто убил старшего брата Киеу. Он был для него кумиром, о смерти его он сожалеет больше всего, за исключением, может быть, родителей. И ход мыслей следующий: он в долгу передо мной и этот долг он никогда не сможет выплатить, хотя изо всех сил пытается это сделать. И когда я прошу его что-то сделать, он сам хочет этого.

Макоумер снова нахмурился:

— Но на этот раз с ним произошло что-то такое, чего я не могу понять.

Это последнее замечание вызвало у Эллиота улыбку:

— Ты хочешь сказать, что он больше не идеальный ребенок, которого, как ты считал, из него сделал?

— Идеальных людей не бывает, — Макоумер почувствовал, что вновь перехватывает инициативу. — Это относится даже к Киеу. И вот почему я хочу, чтобы ты мне помог.

Очередная смена блюд, очередная пауза в беседе.

— Не вижу, в чем может выражаться моя помощь. Макоумер пожал плечами. Он вовсе не намеревался облегчить Эллиоту его задачу. Необходимо дать ему почувствовать, что принимаемое им решение — его собственное решение.

— Кто знает. Все дело в том, что мне придется предпринять кое-какие действия.

Эллиот подцепил на вилку кусок телятины. Превосходная нежная телятина, обильно политая перечным соусом.

— А почему ты не обратишься за этим к нему?

— К сожалению, это уже невозможно, — Макоумер сосредоточенно резал утку. — Я задаю ему вопросы, и он либо молчит, либо отвечает очень уклончиво.

— Видимо, существует какая-то часть его жизни, закрытая для посторонних, — подумав, заявил Эллиот.

— Ты рассуждаешь как полный идиот, — горячо возразил ему Макоумер. Щеки его раскраснелись, под глазами пульсировала синяя жилка. — На карту поставлена вся «Ангка». Пятнадцать лет работы. А ты говоришь о закрытой части жизни. В «Ангке» такое невозможно.

Эллиот еще не понимал, куда клонит отец. Ясно, ему что-то от него нужно, и Эллиот разозлился на себя за то, что не может догадаться, что же именно.

— А, может, эта часть жизни Киеу не имеет никакого отношения к «Ангке»?

Макоумер окатил сына ледяным взглядом:

— У Киеу нет никакой жизни вне «Ангки». Без «Ангки» Киеу просто не существует.

Логика отца потрясла Эллиота — где все те знаки любви и нежности к Киеу, которые он уставал выставлять перед ним, Эллиотом, напоказ все эти годы? Почему все так неожиданно переменилось?

— Если он не прислушивается к моим словам, — Макоумер отодвинул тарелку, — может быть, ты сумеешь поговорить с ним.

— Я? — Эллиот с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. — Киеу ненавидит меня почти так же, как я его. Да ты и сам это прекрасно знаешь.

Макоумер игнорировал его слова:

— Ты не понимаешь одной вещи, Эллиот. Реакция Киеу на тебя — это зеркало, которое ты сам же поставил перед собой. Он реагирует исключительно на твой гнев.

— Ты хочешь сказать, что он не испытывает ко мне ненависти?

— Нет.

— Тогда он гораздо лучше меня.

Макоумер молча разглядывал сына.

После недолгого молчания Эллиот наконец выдавил из себя:

— Так ты правда хочешь, чтобы я поговорил с ним?

— Хочу, — кивнул Макоумер. — Я хочу, черт возьми, узнать, что с ним творится. Это крайне важно.