Черное сердце

Каждый, кто впервые видел сенатора, совершал одну и ту же ошибку — недооценивал его. Он и в Вашингтоне сохранял вид деревенского простачка, и потому окружавшим казалось, что с ним довольно легко справиться.

Но все это было отнюдь не так. Он был хитрым и весьма опытным в часто незаметных для внешнего наблюдателя сенатских баталиях. И теперь, широко шагая навстречу Эстерхаасу, Макоумер думал только об одном: как бы не дать ему возможностей для маневра.

— Сенатор, как я рад снова вас видеть! — Он, широко улыбаясь, пожал Эстерхаасу руку. — Ну, как дела на холме?

— Должен вам сказать, — ответил Эстерхаас глубоким грубоватым голосом, — что получить от этого конгресса какие-либо одобрения — все равно, что драть зуб без наркоза. Господи, если что и меняется, то только к худшему. Нам нужны новые вооружения, но еще больше мы нуждаемся в притоке свежей крови, в свежем взгляде на доктрину обороны. А на холме все пребывают в полнейшей апатии, что, откровенно говоря, меня пугает — это стадо безмолвно подчиняется своему пастырю, а вы ведь знаете, что он — сплошное миролюбие.

— Я особенно озабочен ситуацией в Европе, — сказал Макоумер. Они медленно прохаживались по новой галерее. Из окон с дымчатыми стеклами были видны люди в строительных касках, усердно кромсающие асфальт.

— Меня это тоже тревожило, — кивнул сенатор, — но, по-моему, нам все же удалось приструнить Мубарака, по крайней мере, завтра к нему отправляется Роджер Де Витт — сейчас его интересует госсекретарь. Вы его знаете? Он занимает должность военного атташе, но на самом деле он — нечто большее. Он великолепно ведет переговоры, но еще лучше — собирает разведывательную информацию.

— Да я озабочен не столько самим Мубараком, — Макоумер и сенатор остановились перед великолепной картиной Кальдера. — Меня куда больше беспокоят эти тайные секты, которые проходят подготовку в финансируемых русскими лагерях для террористов. Вся ситуация чудовищно нестабильна.

Эстерхаас ухмыльнулся:

— Я вижу, вы работаете круглыми сутками. Не беспокоитесь — за дело взялся Де Витт, он все уладит. Это самый подходящий человек.

— Но, как я понимаю, вы обеспечили ему безопасность.

— Это дело государства, я за эти вопросы не отвечаю. Они перешли от Кальдера к скульптуре работы Бранкузи.

— Кроме того, у нас нет доказательств того, что русские вовлечены в эту историю до такой степени, как считаете вы.

Макоумер нахмурился:

— Может быть, мне самому следует слетать в Южный Ливан, чтобы убедиться своими глазами?

— Как интересно! — рассмеялся Эстерхаас.

Макоумер резко повернулся к нему.

— Это вполне серьезное предложение. Если вы его принимаете, я могу устроить все за пару часов.

Эстерхаас побледнел:

— Вы собираетесь пробраться в лагерь ООП? Да вас же там на месте пристрелят!

— Такая возможность всегда существует, — внезапная перемена в настроении сенатора была ему отвратительна: все они, политики, таковы — как только возникают какие-либо осложнения, они тут же ретируются. Впрочем, для его целей это даже неплохо — в такие моменты их можно брать голыми руками. Хотя я очень сомневаюсь, что такое произойдет. Я этого просто не допущу, — он сжал кулак, и Эстерхаас невольно на этот кулак уставился: странная рука, гибкая, и в то же время загрубевшая. Макоумер пожал плечами. — Я вижу ситуацию так: вы отрицаете мои аргументы с помощью донесений тех служб, для которых испокон веку государственные субсидии были гораздо важнее реальной работы. Но моя точка зрения подтверждается реальностью. Вы полагаете, что степень участия русских в международном терроризме весьма незначительна. Но если вы не хотите, чтобы я проверил это лично, вам придется положиться на мое слово. Разве это не справедливо?

Сенатор в упор разглядывал Макоумера. Потом тихо произнес:

— Похоже, вы уверены в том, что говорите.

— Я верь в факты. А вы?

Эстерхаас глянул в окно, на брызги огня, летевшие из-под сварочных аппаратов.

— До последнего момента у меня была уверенность. Но теперь... — Он повернулся к Макоумеру. — Честно говоря, вся эта история мне очень не нравится.

— Я хочу, чтобы вы запомнили эту минуту, Харлан, — Макоумер придвинулся поближе. — Чтобы запомнили навсегда. У вас была возможность узнать все самому. Вы ею пренебрегли. Теперь вы будете полагаться на информацию, которую я нам даю.

— Понятно.

Макоумеру не понравилась интонация, с которой произнес это слово Эстерхаас.

— Я чем-то оскорбил вас? Вам лучше бы сказать об этом честно и сразу же.

Эстерхаас покачал головой:

— За тридцать с лишним лет в политике я утратил способность обижаться. Понятно — занятие не для тонкокожих.

Совершенно верно, подумал Макоумер. Занятие для толстокожих трусов. Да, вот это свойство Эстерхааса компьютер вычислить не смог! Макоумеру предстояло теперь подумать о другом: что, если Эстерхаас предаст его, прогнется при определенном давлении?

Они продолжали свое путешествие по музею. Макоумер заложил руки за спину, и это совершенно изменило его облик — теперь в нем появилось нечто профессорское.