Черное солнце Афганистана

Командир полка Белозерский с радостно-приветливой улыбкой от имени всего личного состава поблагодарил афганского подполковника за поздравление, за высокую оценку советской армии и за подарки, которые скрепляют дружбу, и пожал ему руку. Подполковник Корниловский вынул из папки лист бумаги и стал зачитывать фамилии десяти счастливчиков, которым предназначались подарки.

Летчики выходили и выстраивались в одну шеренгу около стола. Командир эскадрильи майор Екимов, инженер по вооружению майор Одинцов, командир звена капитан Паршин, командир экипажа старший лейтенант Гусаков…

Александр радостно встрепенулся, когда подполковник Корниловский назвал его фамилию.

— Лейтенант Беляк! — произнес зычным голосом замполит и добавил: — Лейтенант Александр Беляк за успешное выполнение боевых заданий еще награждается и Почетной Грамотой командованием нашей Воздушной Армии.

Когда были зачитаны все фамилии и начальник политотдела афганской армии раскрыл коробку с подарками, неожиданно для всех стоявших на плацу, из-за стола вышел полковник Чернявин и… стал в шеренгу первым.

Александр, провожая взглядом Чернявина, как и многие летчики, удивлялся не только его поведению, но и откровенной беспардонности. Как же он решился на глазах у всех получать подарок из рук низшего чина по воинскому званию да еще иностранной армии? Но еще больше удивило и откровенно покоробило всех то, что полковник, начальник отдела штаба авиации 40-й Армии, получив в подарок из рук подполковника афганской армии часы иностранной фирмы, прокричал:

— Служу Советскому союзу и Афганской Саурской апрельской революции!

«А чтобы он сказал и как бы повел себя, если бы ему подарили не часы, а автомобиль?» — подумал Александр.

Все остальные военнослужащие, получив подарок, четко произносили:

— Служу Советскому Союзу!

А командир эскадрильи майор Екимов, получив в подарок белую рубашку, как бы давая оценку этому мероприятию, сказал громко одно слово благодарности:

— Спасибо! — и добавил на афганском языке. — Ташакор!

Артисты подняли музыкальные инструменты и заиграли бодрую музыку, а афганские мальчишки и девчонки, смуглые до черноты в белых русских рубашках и с красными пионерскими галстуками на шее, поспешили к столу президиума и к шеренге награжденных вручать букетики алых цветов. Солдат-афганец, по приказу подполковника, поспешно потащил упирающихся баранов к президиуму, награждая испуганных животных пинками.

И вдруг произошло то, чего меньше всего ожидали в этот праздничный день. В воздухе что-то тонко зазвенело, послышался нарастающий тревожно-знакомый свист, и в следующее мгновение раздался оглушительный грохот. Земля вздрогнула от разрыва реактивного снаряда.

— Ло-жи-и-ись! — зычно, перекрывая грохот взрыва, скомандовал Екимов.

Все мгновенно выполнили команду, попадав на землю. Александр, привычно, как отрабатывали на учениях, закрыл голову руками, и всем телом ощутил жаркую теплоту, исходившую от разогретой солнцем утоптанной плотной земли. Взвизгнули, пролетавшие над ним, осколки, послышался звон разбитого стекла.

За первым снарядом последовал второй, третий, пятый, седьмой… Обстрел велся из нескольких гранатометов. Взрывы раздавались на перроне, на взлетно-посадочной полосе и на стоянках вертолетов.

Щелк, щелк, щелк! Смертоносные осколки глухо и торопливо ударялись о камни, о плац, о ствол пальмы, о стену аэровокзала, разрывали алую ткань праздничного лозунга.

На левом фланге послышался отчаянный вопль, отборная ругань и стоны раненых. Полковник Чернявин и афганский начальник политотдела, словно соревнуясь друг с другом, по-пластунски, вжимаясь животами в землю, молча и торопливо поползли к спасительной распахнутой двери здания аэровокзала. За ними следовали, стараясь не отстать, замполит Корниловский и начальник аэропорта.

Раздался визгливый крик раненого барана, и ошалелые животные рванулись в сторону взлетной полосы, увлекая за собой афганского солдата, который в отчаянном страхе заорал что-то на своем языке.

В грохоте разрывающихся снарядов и противно свистящих над головой осколков, Александр вжимался в спасительную теплую землю. Всем своим существом он ощутил неведомое ранее тягучее чувство одиночества и обреченности. Животное чувство самосохранения липкой паутиной обволокло со всех сторон вспотевшее тело. Он торопливо и жадно глотал открытым ртом сухой горячий воздух, и, казалось, во всем мире не существовало силы, которая могла бы заставить его оторвать тело от этой спасительной пыльной земли.

Обстрел окончился так же внезапно, как и начался. В наступившей гулкой тишине слышались стоны и ругань.

— Петро, вставай! Петро, хоть пошевелись! — умолял кто-то своего погибшего друга.